Нарисуй мою душу. Несказка о душе и человеке - Иван Владимирович Ельчанинов

что это его двойник, презирал его всем сердцем, хоть и не знал, что будет дальше…

–Умоляю тебя! – закричал Алуар.

–Нет, – тихо ответил Данучи, и Алуар не выдержал, пронзил кинжалом душу города.

Кинжал жадно впитал в себя всё, что было в листке и засиял, как звезда, на мгновение ослепив всех в этой комнате. Затем свет затих, и руки настоятеля снова стали послушными.

Все четверо глядели вверх. От нового, навалившегося на его душу ужаса Алуар схватился руками за лысую голову, пронзив когтями постаревшую плоть.

Могучий купол города треснул по алмазным швам. Сначала рухнула сердцевина, и тысячи авров бежали по всем улицам к воротам, ища в них спасения.

Народ, заполнивший улицы, обомлел, на него набросилась паника и рвала на куски былую отвагу. Город начал петь свою последнюю балладу, окутанную горечью и скорбью – песня настолько была грустна, что заслужила право быть последней.

Затем рухнул весь купол, и крики ужаса смешались со стонами боли.

–Это так ты спас мой народ?! – чуть не плача, воскликнул Алуар.

Без стен его городу остаётся лишь бежать, он это понимал и произошедшее считал самым страшным, что могло случиться с его Родиной. Но он снова ошибся.

Внезапно крик остановился, потерял себя, и наступила тишина.

Алуар медленно повернул голову к окошку и не мог поверить глазам. Замотал головой, словно убеждал себя, что это ему снится.

Данучи проследил за его взглядом и растерялся – этого ожидать он не мог. Видимо, плохо просил у смерти.

Каждый житель города превратился в тёмно-серую статую. Тысячи бегущих к «спасительным» воротам авров – это похоже на искусный, скульптурный ансамбль, но, учитывая то, что статуи секунду назад были живыми, такое искусство не восхитит, такому искусству никто не аплодирует.

Иллиан схватился за голову, Арлстау не мог шевелиться, а Алуар пал на колени, уронил голову на грудь, закрыл глаза, желая умереть, и не произнёс ни слова, и не задумался, почему лишь его одного оставили в живых. Скорбь перекрыла все мысли.

Данучи накрыло непосильное чувство вины, но не стал ничего говорить на прощание, выбежал из храма, из дверей, в которые вошёл и предстал лицом к лицу к содеянному.

Арлстау и Иллиан поплыли за ним и ощутили на себе значение слова «пустота». Город не просто погас, город потерял своё Всё. И хоть светил спутник, которого Иллиан прежде не видел, на него он даже не обратил внимания. Не посмотрел ни на прогресс, ни на кривые небоскрёбы, ни на застывшие в небе «летающие тарелки». Он глядел лишь в застывший в своём побеге народ авров. В глазах его тоска, а в сердце страх перед тем, с кем решил ступить на одну дорогу.

Данучи глядел в каменное лицо жены Алуара, что стояла у порога храма – не бежала, как все, а ожидала мужа. В глазах Данучи боль, он смотрел с сожалением, не понимая, за что так с ними поступила смерть и почему помиловала Алуара, ведь он просил её всё сделать наоборот. «При чём тут душа города и те, кто его заселяют?», – спрашивал он у себя и не находил ни одного ответа. Хоть век дар неси, всего о нём не узнать!

Путь до ворот недолгий, а вокруг города войско полководца, и оно увеличилось втрое. Ни один не решился переступить упавшие ворота и войти. Даже полководец не решился.

Глаза глядели на небоскрёбы, на каменные статуи авров, на навсегда исчезающий из этих мест туман, на идущего в их сторону художника, и ни один взгляд не ликовал. Конечно, видно было удивление от того, что за город здесь стоит, хоть и не понимали его прогресса, но почти всем город этот было жаль, как и весь здешний, неискушённый властью народ.

Войско не понимало, почему боится войти в город, не знало, что Данучи убил его душу, но догадывалось, что грядёт что-то страшное. Расплата за такое ждать не умеет…

Художник прошёл мимо полководца – тому, даже пачкать руки не пришлось, всё за него сделал художник. Не подарил ему ни слова, хоть и увидел испуганный взгляд, вытаращенный на его отрубленные руки.

Арлстау глядел во все глаза на Иллиана, который побледнел и, судя по выражению его лица, он видел полководца не впервые. «Так, это уже интересно!», – подумал он, провожая взглядом Данучи.

Он направился в сторону дома, а солдаты спешно убирались прочь с его дороги, спотыкаясь и падая, боясь разгневать безумного художника. Они все считали, что он намеренно убил весь город, а он никогда и никому не будет доказывать обратного.

–Художник! – услышал за спиной голос Алуара, и сердце бешено забилось в груди и было готово принять смерть.

Не желал оборачиваться, хотел, чтобы меч пронзил его спину, убил его сердце и избавил его мир от тирана, что оказался хуже полководца.

–Художник, – окликнул голос полководца.

Данучи оглянулся, а Алуара нигде не было – показалось. Взглянул на полководца, а тот указывал пальцем вдаль белой пустыни.

Арлстау и Иллиан увидели раньше, но для Данучи это было более значимо. В двадцати километрах от них два дерева выросли выше облаков и дотянулись макушками до неба…

-–

В любой жизни два сюжета – один выражен ярко, другой старается его не затмевать, но не всегда получается…

Иллиан медленно маршировал по комнате, яростно перебирая мысли, стараясь не смотреть в глаза художника, которого теперь боялся. Ничего подобного он не испытывал в своей долгой жизни, и сейчас ему было сложно. Арлстау жалел, что показал ему это: «Надеюсь, он не решит, что я ему враг?!», но тот уже всё решил.

Десять минут молчания о многом говорят…

–Это ведь параллельная реальность? – наконец, осмелился спросить художник.

–С одной стороны, да, раз твой двойник играет и с ними, и с нами…

–Играет с нами? – удивился Арлстау.

–Да, делает вид, что мы виноваты в его поступках, хотя, на самом деле, так не считает.

–А с другой стороны?

–А с другой стороны, это может быть и прошлым, и будущим, ведь мы ничего не знаем о том мире. Ничего…

–А то, что Алуар сказал, что вернёт долг в следующей жизни, не может значить, что он имел ввиду именно нашу жизнь?

–Ты намекаешь, что я вернул тебе руки? – риторично спросил Иллиан, наконец, взглянув в глаза художника. – Руки вернул себе ты, а не я!

–Но ты ведь помог…

–Нет! – твёрдо отрезал Иллиан, словно точно знал, что это не так, и к этому больше не возвращались…