Русская революция, 1917 - Александр Фёдорович Керенский

заявлением: «Мы не воюем против Временного правительства и, если командиры потребуют, вернемся на фронт под начало нашего командующего».

Меня уже известили по телеграфу об этой победе, одержанной без кровопролития. Гвардейский полковник Воронович, председатель местного Совета, пообещал принять необходимые меры для скорейшего ареста генерала Крымова.

В то время заместителем начальника моего военного кабинета был друг Крымова, полковник Генерального штаба Самарин. На всякий случай я выдал Самарину подписанный ордер на арест Крымова, просил немедленно ехать на машине в Лугу и убедить генерала Крымова безотлагательно явиться ко мне. Полковник Самарин должен был доказать Крымову, что всякое сопротивление бесполезно и смертельно опасно для армии в целом.

Утром 11 сентября генерал Крымов отдал весьма воинственный приказ (№ 128) с «особыми указаниями» петроградским войскам. К вечеру того же дня у него уже не было армии, а 12 сентября он тайком от казаков 3-го корпуса, сильно против него настроенных, отправился в Петроград в посланном военным министром автомобиле в сопровождении полковника Самарина и генерала Дидериха, начальника штаба «специальной армии».

Все закончилось утром 13 сентября. За четыре дня мятеж главнокомандующего был подавлен без единого выстрела, без единой капли крови.

Кровь пролилась позже… много напрасной крови!

Самоубийство генерала Крымова

Около полудня 13 сентября в кабинет, где я четыре дня назад выслушивал ультиматум генерала Корнилова, вошли генерал Крымов, начальник его штаба генерал Дидерих и полковник Самарин. Кроме меня, в кабинете присутствовали товарищ военного министра генерал Якубович и генеральный прокурор флота Шабловский.

Начались объяснения.

— Генерал, в каком качестве вы находились в Луге? — спросил я, поставив таким образом первый вопрос, так как для меня, военного министра, генерал Крымов должен был командовать 11-й армией на Юго-Западном фронте.

— В качестве командующего специальной Петроградской армией.

— Какой?

— Той, которая должна была действовать в районе Петрограда.

Временное правительство ни о чем подобном не знало; официально на всем белом свете не было никакой «специальной Петроградской армии».

Я обратился к своему заместителю генералу Якубовичу:

— Вам об этом что-нибудь известно?

— Ничего. Министерство вообще не располагает никакими сведениями относительно такой армии…

Воцарилось молчание. Все стояли. Генерал Крымов держался напротив меня по другую сторону стола. Рядом с нами слева, у библиотечного шкафа, прокурор. Справа, почти посреди кабинета, высился дородный генерал Якубович, дальше, справа от Якубовича, маленький худенький генерал Дидерих, возле него Самарин.

Точно не знаю, долго ли длилось молчание, секунды или минуты… Казалось, очень долго. Генерал Крымов заговорил первым по собственному почину. И принялся излагать мне официальную версию переброски 3-го корпуса к Луге. Все это преподносилось в свете полнейшей лояльности Временному правительству: войска перебрасывались по вызову военного министра, в распоряжение Временного правительства, потом их продвижение было вдруг остановлено.

Мы слушали. Я смотрел на генерала. Он вскоре умолк. Снова установилось молчание.

— Впрочем, — продолжал генерал Крымов, резко переходя на решительный тон, — впрочем, вот мой приказ… — И протянул вчетверо сложенный листок бумаги.

Я начал читать. Это был приказ генерала Крымова № 128, датированный 10 сентября.

Вручив мне документ, генерал Крымов отказался тем самым от игры в прятки и честно, открыто признался в участии в заговоре.

Я сразу отдал листок в руки генеральному прокурору Шабловскому, которому было поручено юридическое расследование дела о мятеже генерала Корнилова. Крымов в своем приказе ссылался по указанию генерала Корнилова на несуществующее большевистское восстание в Петрограде. Но о последнем не сказал ни слова, беря на себя всю ответственность. Короче говоря, перед нами стоял человек, не способный на уловки, умолчание, двуличие, ложь. В последнюю зиму существования монархии генерал Крымов вместе с Гучковым и Терещенко готовил дворцовый переворот. Теперь пошел на вооруженный государственный переворот, убежденный, что это единственное решение, продиктованное интересами России.

Он так верил в справедливость своего дела, что немедленно начал меня уговаривать стать диктатором:

— Теперь я с вами. Буду Зимний дворец защищать…

Весь облик генерала свидетельствовал об абсолютной искренности. Было невозможно, недопустимо арестовать Крымова, дав понять, что его могут заподозрить в стремлении снять с себя тяжелую ответственность.

Генерал Крымов вышел из моего кабинета свободным. На следующий день в кабинете Военного министерства он пустил себе пулю в лоб… Пролилась первая кровь… И не последняя.

Развал армии продолжается

Новым потоком невинной крови ответил на самоубийство генерала Крымова Гельсингфорс, где снова повторились мартовские дни.

14 сентября на борту крейсера «Петропавловск» четверо офицеров пали жертвами матросского «неправедного суда»: по вынесенному экипажем приговору лейтенант Жизенко, мичманы Михайлов, Кандыба и Кондратьев были расстреляны за отказ подписать обязательство «полного подчинения Временному правительству», чего матросы самовольно потребовали от всех офицеров.

Началось!

Сначала флот, потом армия, наконец, вся страна целиком почти с невероятной быстротой покатились назад к временам анархии и беспорядков первых революционных дней.

Пробил час!.. Расстрел четырех офицеров прозвучал неким сигналом.

Матросские комитеты взяли офицеров под наблюдение, весьма похожее на содержание под арестом. Большевики внезапно добились на флоте реванша за провал июльского мятежа; их представители заняли руководящее положение в Центральном комитете Балтийского флота. Политические тенденции менялись даже на малых судах — легких крейсерах, торпедных катерах, субмаринах и пр., — экипажи которых, практически незатронутые большевистской пропагандой, во время революции отличались высоким моральным духом.

События на «Петропавловске» совпали с ужасными беспорядками в Выборге. Сначала там солдаты арестовали трех генералов и полковника, заподозренных в готовности помочь Корнилову: взяли под стражу, подвергли всяческим унижениям и бросили в воду. Затем во всех подразделениях началась охота, издевательства, уничтожение офицеров. Выборг не стал исключением. На всем протяжении фронта солдаты самовольно арестовывали офицеров, сами оглашали обвинительные заключения, срывали с них погоны, выбирали новых командиров, устраивали военно-революционные трибуналы.

В оперативном приказе Ставки, датированном 14 сентября, то есть следующим днем после прибытия в Петроград Крымова, генерал Алексеев, новый начальник штаба главнокомандующего и один из главных инициаторов заговора, действовавший за кулисами, нарисовал угрожающую картину возвращения армии к мартовской анархии.

Короче говоря, полгода борьбы за восстановление боеспособности армии пошли прахом. Все офицеры превратились в «корниловцев», то есть в реакционеров. Дисциплины не существовало. Во всех частях множились, как грибы, большевистские группы, узурпируя руководство комитетами.

Над генералом Корниловым в Могилеве нависла угроза жестокой расправы. Из разных мест к Ставке двигались самостоятельно сформированные, никому не подчинявшиеся вооруженные отряды… Еще 10 сентября, в самый долгий и тревожный день для генерала Корнилова, я предложил генералу Алексееву незамедлительно взять на себя обязанности главнокомандующего, однако он, связанный с заговором, совершенно естественно пожелал оставить за собой свободу действий. Поэтому попросил меня несколько дней потерпеть, позволить ему