Русская революция, 1917 - Александр Фёдорович Керенский

class="p1">— Я, Александр Федорович. Понимаю ваш ответ как подтверждение слов, переданных мне Владимиром Николаевичем. Сегодня это сделать и выехать нельзя. Надеюсь выехать завтра. Нужен ли Савинков?

— Настоятельно прошу, чтобы Борис Викторович приехал вместе с вами. Сказанное мною Владимиру Николаевичу в одинаковой степени относится и к Борису Викторовичу. Очень прошу не откладывать вашего выезда позже завтрашнего дня. Прошу верить, что только сознание ответственности момента заставляет меня так настойчиво просить вас.

— Приезжать ли только в случае выступлений, о которых идут слухи, или во всяком случае?

— Во всяком случае.

— До свидания, скоро увидимся.

— До свидания.

Больше сомнений не оставалось. Генерал Корнилов лично подтвердил каждое записанное В. Львовым слово ультиматума. Наша беседа служит классическим примером условного языка: отвечавший знал истинный смысл условных вопросов и своими ответами давал это понять[43]. Особенно интересно, что генерал Корнилов подтвердил предложение приехать в Ставку Савинкову и мне. В письменном ультиматуме этот пункт отсутствовал. А на мой вопрос о необходимости приезда Савинкова, казавшийся чисто формальным, генерал Корнилов ответил по существу: «Все, сказанное мною, в одинаковой степени относится и к Борису Викторовичу…»

Когда мы с Вырубовым выходили из аппаратной с записью разговора в руках, навстречу спешил В. Н. Львов, все в таком же волнении, хотя не столь озабоченный.

— Меня задержали…

— А мы уже переговорили, в том числе и от вашего имени.

— Очень хорошо, что не стали меня дожидаться…

В автомобиле по дороге к Зимнему дворцу я в присутствии Вырубова обсуждал вопрос о том, достаточно ли обоснована моя поездка в Ставку.

Львов вдруг выпалил:

— Ни в коем случае, ни при каких обстоятельствах не меняйте решения! Не надо вам ехать! Вас там убьют!

При нашем разговоре до моего отъезда к прямому проводу Львов, передав приказ диктатора прибыть в Ставку, после некоторых колебаний принялся уговаривать меня не ездить. Прежняя симпатия ко мне возобладала в душе над обуявшим его в последние месяцы чувством полного отчаяния, и он в конце концов решился на то, о чем говорил Набокову: «…с ним произойдет окончательный разрыв, и тогда мне, как человеку, близкому к Керенскому и расположенному к нему, останется только позаботиться о спасении его жизни».

Здесь надо заметить, что после ареста Корнилова с его сподвижниками заговорщики, оставшиеся на свободе, воспользовались находившимися в их распоряжении деньгами для организации в прессе совершенно открытой широкой кампании в свою защиту. Они пытались доказать, что никакого заговора не было, возникло простое «недоразумение» между Корниловым и главой Временного правительства, Корнилов не объявлял ультиматума, а Львов «все перепутал». Дошли даже до утверждения, будто я вместе с Корниловым хотел сместить Савинкова. Затем добавили, что я под нажимом Советов «малодушно предал генерала». Клеветническое измышление охотно подхватили большевики, превратив его в своих руках в истинный динамит, с помощью которого они за несколько дней буквально подорвали в низших армейских рядах крепнувшее доверие к государственной власти и авторитет правительства, обретавший прочные основы в стране.

Чтобы с полной ясностью представить себе цинизм инициаторов сего маневра, которые хладнокровно, не без некоторого садизма следили, как подлая клевета отравляет политическую атмосферу в России, достаточно отметить, кроме вышесказанного, небольшую деталь относительно вызова в Ставку, переданного мне лично генералом Корниловым. «Недоразумение» с «напутавшим» Львовым произошло вечером 8 сентября. Но утром того самого дня, когда Львов сидел еще в поезде между Могилевом и Петроградом, Корнилов поторопился самостоятельно (по свидетельству генерала А. И. Деникина) составить список членов своего кабинета, предусмотрев мое понижение в должности. Таким образом «диктатор» собирался взять меня под личную «опеку», оберегая от покушений со стороны своих ближайших соратников…

Впрочем, вернемся к событиям. Вечером 8 сентября автомобиль, в котором мы ехали после беседы по прямому проводу, остановился на площади перед Зимним дворцом. Вырубов прошел в мои личные апартаменты. Мы с Львовым остались в необъятном официальном кабинете-библиотеке, где царил полумрак. Освещен был один уголок у дверей, ведущих во внутренние помещения. В глубине за роялем на мягком широком диване сидел С. А. Балавинский, заместитель начальника Департамента полиции, которого я заранее вызвал. Я подошел к столу, развернул телеграфную ленту, прочел ее Львову. Он еще раз подтвердил условия ультиматума, повторив пункт за пунктом. На сей раз «послание» генерала Корнилова было изложено мне в присутствии официального, не замеченного «посланцем» свидетеля. Заручившись всеми необходимыми сведениями, подтвержденными письменным текстом ультиматума, записью разговора по прямому проводу и безусловно надежным официальным свидетелем, я закончил беседу со Львовым.

— Ну, что ж, — сказал он. — А теперь мне надо идти. Спешу в Москву.

— Нет, — остановил я его, — никуда вы не поедете. Вы арестованы за участие в противоправительственном заговоре!

Я направился к двери за спиной Львова, стоявшего у стола. Открыл, и в библиотеку тут же вошел капитан Козьмин, помощник командующего Петроградским военным округом. Он получил приказ задержать В. Н. Львова, члена Государственной думы, бывшего члена Временного правительства, и поместить под надежной охраной в одно из помещений на верхнем этаже дворца.

Вот что происходило с 5 до 10 часов вечера 8 сентября 1917 года. В момент ареста Львова никто не догадывался, что это связано с готовившейся в Ставке катастрофой, никто, ни в правительстве, ни в столице, ни в стране.

Итак, неотложная первоочередная задача заключалась в необходимости подавить безумную попытку в зародыше и как можно скорее, препятствуя всеми силами расширению сферы деятельности заговорщиков. Я знал, что генерал Корнилов не сможет добиться успеха: это было объективно невозможно. Боялся лишь реакции в армии и в стране на бунт главнокомандующего.

Около 11 часов вечера я со всеми документами в руках явился на заседание Временного правительства. По моему предложению были единогласно одобрены следующие меры: 1) по прямому проводу предложить генералу Корнилову передать полномочия главнокомандующего генералу Клембовскому, командующему Северным фронтом, и немедленно прибыть в Петроград; 2) наделить меня особыми полномочиями для предотвращения и пресечения в корне открытого государственного переворота.

Министры Временного правительства тут же передали мне всю полноту власти, продолжая заниматься текущими делами. Только двое решительно и бесповоротно вышли из Временного правительства: министр земледелия Чернов, лидер эсеровской партии, и министр путей сообщения П. Юренев, начисто отказавшийся отдавать любые приказания по железным дорогам по задержанию переброски войск, предписанной генералом Корниловым.

Последнее заседание второго коалиционного кабинета Временного правительства, которое собирался свергнуть генерал Корнилов, закончилось около часа ночи 9 сентября. Я сразу передал Корнилову по прямому проводу распоряжение сдать командование и прибыть в Петроград. У нас еще оставалась надежда, что генерал подчинится, и «конфликт» уладится, не причинив непоправимого вреда стране. Но он отказался выполнять приказы Временного правительства, напротив, без