Неудержимая. Моя жизнь - Мария Шарапова

– Вы хотите сказать, что мне придется проходить через это дважды?

Даже мысль об этом была мне противна. Показания я давала несколько часов. А потом, когда я не давала показаний, я должна была сидеть в комнате и слушать, как противоположная сторона называет меня сидящей на допинге и мошенницей. Но одна вещь позволяла мне чувствовать себя уверенной. Я знала, что говорю правду. Я не пыталась утверждать, что с пробой произошла ошибка, или что я не принимала препарат, или что я принимала его только до момента запрета. Я призналась, что принимала его в январе 2016 года. Но это была простая ошибка. Разве это не очевидно? Я не знала, что препарат запрещен или что с ним какие-то проблемы. Он не стимулировал мою игру и не влиял на меня, как на спортсменку. Мне сказали, что я должна принимать его от сердца, и я принимала его именно от сердца. Что же касается нарушения запрета, то это просто глупый недосмотр. Но ITF заняла жесткую позицию, которую они провозгласили агрессивным тоном. Что за нелепая и в то же время приводящая в бешенство ситуация? О чем мы вообще спорим? Я прокололась. Не проверила пересмотренный список запрещенных веществ. Но и они тоже прокололись. Они должны были более четко сообщать об изменениях в этом списке. Они должны были отметить изменения флажками, кричать о них на всех углах. Или хотя бы сделать несколько телефонных звонков агентам, чтобы те заранее предупредили игроков? Вместо этого федерация ждет, когда спортсмен сам прочешет весь этот длинный список и обнаружит изменения. Принимая во внимание то, что мельдоний был в списке наблюдаемых препаратов в течение всего 2015 года, они знали, что он присутствует в моем организме. Я сдаю кровь и мочу вот уже много лет. Почему же не предупредить меня о том, что происходит? Все это напоминало подставу и ловушку. Не проходило дня, чтобы я не размышляла о том, кто пытается добить меня.

Но несмотря на все это, с первых слушаний я вышла в радужном настроении. Мне казалось, что я хорошо объяснила свою позицию. Правда была настолько очевидна… Именно поэтому решение и официальное заявление, которые вышли несколько недель спустя, повергли меня в шок. Комиссия из трех человек соглашалась с тем, что у меня не было цели нарушить правила – все произошедшее действительно ошибка. Адвокаты признали, что с моей стороны не было попыток мошенничества. Я была счастлива, но что же дальше? Что было в официальном заявлении? Это был длинный список вранья и бесконечных попыток напасть на меня. Они убили меня, разорвали на кусочки. Заявление было настолько ангажированным, жестоким и недоброжелательным. Я была в ужасе, потрясена и охвачена отчаянием. Меня отстраняли на два года. Когда эти слова дошли до меня с Олимпа, я отправилась в Охай, штат Калифорния. Мы с командой арендовали там дом. Приятно было оказаться в красивом месте, когда произошло что-то неприятное. Но было очень больно. Два года? ОК, это не максимальный срок, не четыре года. Но смогу ли я вернуться после двухлетнего перерыва? Когда мне будет тридцать один год? Я чувствовала себя как девяностолетний старик, которого приговорили к десятилетнему сроку.

Мой адвокат позвонил мне, и объяснил следующее:

– Послушайте, решение этой комиссии не так важно – она предвзята и пристрастна. И все об этом знают. Именно поэтому столько их решений меняется после апелляции. Шесть последних были вообще полностью пересмотрены! Но таков процесс. Нам было необходимо это решение, чтобы обратиться в следующую инстанцию, в ту, которая действительно что-то решает. Поэтому держитесь, тренируйтесь и не теряйте оптимизма. Обещаю вам – это еще не последнее слово.

И мы стали готовиться к следующим слушаниям, которые должны были состояться в CAS – Высшем спортивном арбитражном суде. Этот суд является международной квазиюридической организацией, основанной Олимпийским комитетом в 1983 году, и с тех пор его роль значительно выросла. Он стал судом последней инстанции для случаев вроде моего. И он действительно абсолютно нейтрален. Я надеялась, что суд вернет мне мое доброе имя, хотя колоссальный вред уже был нанесен. Множество моих спонсоров предпочли дистанцироваться от меня, а мой рейтинг в международной классификации падал с каждой прошедшей неделей. Я пропустила игры в Рио. А моя репутация? Вы только посмотрите, что с ней было сделано еще до того, как я стала защищаться! Само разбирательство превратилось в наказание. В мае, в Нью-Йорке, когда я вышла из отеля «Бовери» и садилась в машину, чтобы отправиться на первый в своей жизни бал Института костюма, какой-то сумасшедший стал на всю улицу кричать о стероидах. Еще через несколько недель, когда я разговаривала с ландшафтным дизайнером перед своим домом в Лос-Анджелесе, к нам подъехала машина, и мальчик – судя по голосу, ему было лет четырнадцать – закричал:

– Нет допингу! Пошла ты в ж… Мария!

Как, по-вашему, я себя чувствовала? Бедный дизайнер! Он был очень мил и казался настолько искренне расстроенным произошедшим, что мне захотелось успокоить его и сказать, что все будет хорошо.

Добро пожаловать в мою жизнь. В этот ночной кошмар.

И все это время я продолжала тренировки. Во время одной из них я здорово расстроилась.

– Для чего мы все это делаем? – спросила я у Свена. – Зачем тренируемся?

Именно тогда я поняла, что мне нужно что-то еще, помимо тренировок. Ведь речь шла о моем рассудке. Меня всегда интересовал бизнес, так что я записалась на двухнедельные летние курсы в Гарвардской школе бизнеса. Меня окружали блестящие профессора и студенты, большинству из которых было наплевать на мои проблемы в теннисе. Среди них я чувствовала себя нормальным человеком. И полной дурой. Какое же это было облегчение! Хоть на какое-то время выбраться из-под этого пресса. Просто поднимать руку и задавать вопросы. Для меня это были своеобразные каникулы. Я очень много почерпнула из той программы и чувствовала себя удовлетворенной – время не было потрачено впустую. И хотя я продолжала бороться со своим суровым испытанием, я в то же время росла и пыталась сделать себя лучше. Когда курсы закончились, я послала электронное письмо Адаму Сильверу, комиссару НБА. Я никогда с ним не встречалась, но всегда восхищалась его работой. В письме я рассказала, как уважаю саму ассоциацию, ее игроков и команды, и то, как она продвигается на рынке и преподносится публике. Он пригласил меня в Нью-Йорк, где организовал для меня что-то вроде стажировки. Три дня я тенью ходила за ним, смотрела, как Адам работает, и училась. Мы много разговаривали – он поделился со мной своими мыслями относительно моей ситуации. Его никто не просил и не заставлял, но он это сделал. Не могу передать, насколько все это меня успокаивало. Не сама стажировка, а сам факт ее существования. Я ведь думала, что весь мир ополчился против меня, что я стала парией, изгоем. Вспоминая о прошлом, я вспоминаю о том ощущении легкости, которое я испытала после того, как Адам Сильвер пригласил меня к себе и таким образом сказал всему миру, что работать с Марией Шараповой – это не зазорно. Все, что мне было надо в то время – это небольшие дозы счастья, которые аккумулировались и помогали мне пройти через все испытания. Я становлюсь гораздо лучше – и как спортсменка и как человек, когда испытываю вдохновение. А подобные встречи вдохновляли меня. Я лучше чувствовала себя, как будто росла и училась.