Неудержимая. Моя жизнь - Мария Шарапова

Олимпийский турнир по теннису проходил на кортах Уимблдона – а вы знаете, как я люблю это место. Я пробилась в финал, который игрался на Центральном корте в очень ветреный день. В финале меня разгромила – я выиграла всего один гейм! – Серена Уильямс. Конечно, я хотела бы выступить лучше. Ради себя и ради своей Родины. Но эта история скорее не об Америке и России, а обо мне и Серене Уильямс. Что происходит? Спортсменка может выиграть у Серены, а я могу выиграть у этой спортсменки, но не могу выиграть у самой Серены. Мой счет в матчах с Сереной? Лучше не вспоминать. Я выиграла у нее только два раза, и оба раза еще до того, как перенесла операцию на плече. Конечно, многое в этом несправедливом счете объясняется ее совершенством как игрока. Ее манера игры – подача и мощь, ее способность двигать противника по корту – хорошо приспособлена для игры против меня. Ее сильные стороны – это как кусочки головоломки, которые идеально встают между моими слабостями. И не надо забывать о моей подаче – потеряв свою первую подачу, я лишилась мощного оружия. Может быть, это усилило ее преимущество. И тем не менее это не объясняет всего. Должно быть еще что-то, просто не может не быть. Мне кажется, что когда Серена играет против меня, у нее появляется дополнительная мотивация. Она хочет победить любого противника, но меня больше всех. Почему? Потому что я выиграла у нее Уимблдон, будучи ребенком. Потому что я забрала у нее нечто, назовите это расцветом молодости, что уже никогда не вернешь. Потому что я умудрилась войти в раздевалку в самый неподходящий момент, услышала ее рыдания и увидела ее в самый тяжелый момент ее жизни. И я не думаю, что она когда-нибудь простит мне это.

После игры я стояла на пьедестале, глядя прямо перед собой, а Серена купалась в золоте. За мгновение до этого мне вручили серебряную медаль. Серебро – это прекрасно, но это не золото. Мне не давала покоя единственная мысль: я достану ее на Олимпийских играх в Рио. Ну и конечно, этого не произошло.

Вот последняя часть моей истории.

На протяжении своей карьеры я работала с несколькими тренерами. Период моей работы с Томасом Хогстедтом подходил к концу летом 2013 года. Уимблдонский турнир того года был последним, на котором мы должны были появиться вместе. Томас присоединился ко мне в тот момент, когда он был больше всего нужен. Он вернул мне мотивацию после операции на плече. И внес так много энергии в мои тренировки, что я стала мечтать о них, а не трепетать от ужаса перед постоянными повторами и одними и теми же упражнениями, которым, казалось, не будет ни конца, ни края. Но каким он был за пределами корта? Одним из наиболее сложных людей, с которыми мне приходилось встречаться. Сначала я не зацикливалась на этом, потому что то, что он привносил на корт, во много раз превосходило все остальное. А одним из моих сильных качеств является способность отделять мелочи от действительно важных вещей. Но наступило время, когда от этого уже нельзя было отмахнуться. Мне надо было прекращать работу с ним. И прекращать резко. Я считала это решение правильным, пока не поняла, что останусь совсем без тренера, а никаких имен кандидатов мне в голову не приходило.

Макс прислал мне список возможных претендентов. Я с гримасой читала эти фамилии, пока в самом конце списка не увидела имя Джимми Коннорса. Мне это понравилось. Неужели существует такая возможность? Макс позвонил его менеджеру. Джимми высказал свою заинтересованность, но его интерес сопровождался очень серьезным ценником. Я никогда не видела таких цифр и таких бонусов в тренерских контрактах. До меня с ним работал Энди Роддик. Неужели он платил ему такие деньги? Этого я никогда не узнала. Но выбора у меня не было, так что через несколько дней у меня появилось ощущение, что Джимми получил доступ к моему банковскому счету с возможностью снимать нелимитированные суммы. Каждый день он приезжал в Лос-Анджелес из Санта-Барбары. Я предложила ему номер в гостинице, чтобы он не мотался туда-сюда, но он сказал, что любит слушать радио в машине. Наверное, это была хорошая станция, потому что он тратил на свои поездки больше пяти часов в день.

Я надеялась, что повторится 2007 год, но произошло прямо противоположное. И вся разница была в том, что теперь тренировки проводил не Майкл Джойс. Этим занимался Джимми. В них не было ни структуры, ни какого-либо плана, а упражнения для них выбирались на ходу. Я часами била по мячу, стоя в центре корта. Без всякой системы. Он велел мне следить за тем, чтобы мимо меня не пролетел ни один мяч, не важно летел он в площадку или в аут. А еще он делал упражнение, во время которого вставал у края сетки с корзиной мячей и заставлял меня практически приносить ему поноску. Он набрасывал мяч в сторону задней линии высоко и небрежно, а я должна была добежать до него, поймать его руками и принести его в корзину. И так до бесконечности. Пока я не могла больше бегать.

Я думала, что, может быть, это только начало, что, наверное, он разбирается в моей игре и пытается лучше понять меня. Но недели проходили за неделями, а ничего не менялось. Больше всего мне нравились перерывы, во время которых Джимми говорил о своей карьере, о своем опыте, о том, какой была его мама, о своих умонастроениях. Но все это не имело никакого отношения к моей игре. И в этом заключалась проблема. Это был один из немногих периодов в моей карьере, когда я ехала на тренировку, заранее чувствуя себя несчастной. Я очень хорошо это помню: около девяти часов утра я подъезжаю к кортам, а внутренний голос подсказывает мне, что ничего не сработает. Я позвонила Максу. Смогла сдержать слезы и разрыдалась только после того, как положила трубку. Рассказала ему, что у нас ничего не получается. Макс предложил подождать еще немного – может быть, тогда все встанет на свои места. Может быть, я пойму систему Джимми и привыкну к его манере общения… Я знала, что Макс ошибается. Но я также знала, что других вариантов у меня в тот момент не было, так что мне необходимо было смириться.

Мы уже объявили о нашем сотрудничестве, и наш первый совместный турнир должен был пройти в Цинциннати. Я встретила Джимми в аэропорту – он появился у стойки регистрации, одетый в старые выцветшие джинсы и кремовую вязаную безрукавку. С собой у него был большой чемодан. Вскользь Джимми заметил, что предпочитает наблюдать за играми, одетым в классические рубашки, с воротниками, концы которых застегиваются на пуговки, и пиджак. Он сказал, что остальные тренеры, одетые в спортивные костюмы и бейсболки, напоминают ему клоунов. Я к такой форме одежды не привыкла, но если ему так хотелось выглядеть на трибунах, то это его дело.

Выходя на нашу первую совместную тренировку перед началом турнира, я чувствовала себя очень неловко. Все следили за каждым нашим движением. В конце тренировки фанаты стали выкрикивать наши имена. Джимми махал им рукой и раздавал автографы. Казалось, что мы участвуем в цирковом представлении, тогда как мне хотелось сделать свою работу на корте, сфотографироваться с болельщиками, раздать несколько автографов и тихо исчезнуть через заднюю дверь. Но с Джимми этого было недостаточно.

Конечно, он заслужил такое признание больше чем кто-либо другой из находившихся на кортах в тот момент, но легче мне от этого не становилось. И я не могла понять, почему?