Альтруисты - Эндрю Ридкер

Однако этот мальчик не тонул, нет, с ним все было хорошо. Он плескался и смеялся. А его мать орала так, словно его жизни действительно угрожала смертельная опасность.

— Тут неглубоко, — сказала Мэгги женщине. — Не волнуйтесь так. С ним все хорошо.

Та на долю секунды умолкла, оскалилась на Мэгги, потом снова принялась кричать. Какой-то театр, подумала Мэгги. Бессовестное притворство.

Мальчик лег на спину и поплыл.

— Тут неглубоко, — повторила Мэгги.

17

Доктор Саад Малуф был самым привлекательным акушером-гинекологом Бостона. А также хорошим врачом, но это волновало ее куда меньше. Густые волосы с аккуратным пробором. Тяжелые веки, создававшие впечатление, что он щурится — то есть улыбается. Безупречные зубы, ухоженные и мужественные усы с легкой проседью.

Доктор Малуф был занятой человек. Пациентки неизменно рекомендовали его подругам. Те приходили с накрашенными губами и глазами, надеясь произвести хорошее впечатление. И уходили с чувством, что произвели. Он был крайне внимателен и тактичен, а его теплый голос, казалось, не умел сообщать плохие новости. Франсин тоже пришла по рекомендации подруги — и та посоветовала ей накраситься перед приемом. «Какая нелепость», — подумала Франсин, однако советом не пренебрегла и теперь была очень этому рада.

— Франсин Альтер?

Она покраснела:

— Да, это я.

— Приятно познакомиться. — Доктор улыбнулся, и возникшие на его щеках ямочки словно бы заключили усы в скобки. — Значит, так. Я посмотрел ваши УЗИ и рекомендую кесарево сечение.

Франсин закусила губу:

— В прошлый раз мне делали кесарево, и я чуть не умерла.

— Со мной это исключено, — произнес доктор Малуф уверенным тоном, какой бывает только у очень красивых мужчин.

— Как я могу быть уверена?

— Ну, — ответил Малуф, — в прошлый раз у вас не было меня.

Шесть лет назад, когда Франсин забеременела Итаном, она ко многому оказалась не готова: к отекшим и потемневшим лодыжкам, похожим на подгорелые булочки, к мечтам о странных продуктах и блюдах — о подгорелых булочках, например. Роды начались так ужасно, что в ответ на вопрос жизнерадостной медсестрички родильного отделения: «Ну как? Готовы к встрече с малышом?» Франсин завопила: «НЕТ! Я готова к эпидуралке!»

Она не думала, что может быть так больно. Голова у Итана оказалась большая, и он таранил ею путь. Франсин видела только красное, красное, красное.

Схватки длились весь вечер. Казалось, кто-то стоит сзади с зубилом в руках и бьет молотком по тупому концу, острым концом рассекая ей череп. «Мммфгтхмтсмммм!» — кричала она. Анестезиолог промахнулся: эпидуралка заморозила Франсин лицо и губы, а все остальные части ее тела сохранили полную чувствительность. В голове стучалась одна мысль: «Больше никогда!» В юности она ни разу не задумывалась о самоубийстве — несмотря на множество прочитанных французских романов и просмотренных французских фильмов — но тут ее поглотила тьма. Ей было дурно. Тошно. Если бы ей дали нож, она бы вспорола себе живот. Кроме того, Франсин боялась, что эти черные мысли каким-то образом отразятся на ребенке. Можно ли роженице спокойно помышлять о самоубийстве — или смерть непременно просочится из разума в грудь, отравит молоко?

К двум часам утра сердце Итана начало отказывать. Тут подоспел ее врач — дар свыше, имя которого Франсин поклялась никогда не забывать (Фил Уолш! Фил Уолш! Фил Уолш!). Он правильно ввел анестезию и срочно ее прокесарил, чем спас жизнь матери и ребенку. Очнулась Франсин в отделении реанимации. Закрыла и открыла глаза — нет, не сон. Она понемногу возвращалась в сознание: свет и звук просачивались сквозь тонкую завесу наркоза. Первым она увидела Артура: тот стоял у стены напротив и укачивал на руках младенца. Перед глазами все темнело и туманилось. Руки дрожали. Она не могла вымолвить ни слова — не было сил. Франсин вновь закрыла глаза и позволила себе уснуть, решив, что муж в состоянии позаботиться об их сыне.

Однако час спустя она очнулась — в страхе.

— Можно мы еще тут побудем? — спросила она Фила Уолша, державшего Итана в своих уверенных руках. Артур был в коридоре: пинал автомат с закусками и напитками. — Всего одну ночь, пожалуйста! Я пока не хочу домой. Я не знаю, что делать!

— Все будет хорошо, не переживайте, — сказал Фил Уолш.

— Я… — Ей срочно надо было кому-то признаться. — Мне страшно. — На глаза навернулись слезы. — Только ничего не говорите мужу. Он наверняка боится еще больше, чем я. Из нас двоих мне следует быть храброй. Только я совсем не храбрая, доктор Уолш. Я ужасно боюсь!

— Все будет замечательно, — сказал Фил Уолш. — Вы все сможете и станете прекрасной матерью.

Франсин сделала глубокий вдох.

— Послушайте. Плач ребенка может означать только три вещи: либо он голоден, либо хочет на ручки, либо ему надо поменять подгузник. Уж с этим-то вы справитесь, не так ли?

Она кивнула. В палату как раз вошел Артур.

— Вот и замечательно.

Франсин посмотрела на мужа.

— Нервы? — спросил тот.

Она кивнула.

— Мы справимся. Обещаю. — Он протянул ей какой-то сверток. — Хочешь «Миндальную радость»?

Уверенность мужа ее очень обрадовала. После Зимбабве Артур несколько месяцев не выходил из депрессии. Свадьба прошла чудовищно, да и перспектива отцовства не слишком его манила. Но Франсин всегда хотела детей и лелеяла надежду, что Артур подключится к их воспитанию, когда придет время. Сейчас ей впервые показалось, что он в самом деле на это способен.

Когда они вернулись домой — в самом начале ее беременности они переехали с Кенмор-Сквер в дом из бурого песчаника рядом с прудом Джамайка, — Франсин взяла Итана на колени и села на диван, а Артур пошел варить кофе. Она ждала пробуждения материнского инстинкта — и он благополучно проснулся. Она знала, что захочет окружить ребенка заботой — и захотела. Но Франсин и подумать не могла, что этот младенец с удивленными глазами вызовет в ней такое чувство — ей показалось, что они с Итаном не просто мать и дитя, а друзья. Родственные души. Между ними сразу возникло удивительное согласие, взаимная приязнь. Франсин увидела в сыне истинного Кляйна. Ему не было еще и дня, а она уже знала, что у них много общего. Итан заплакал — и она тоже. Когда Артур вошел в комнату посмотреть, что стряслось, он с удивлением, а потом и облегчением обнаружил на лице жены улыбку. Восемь дней спустя в этой же комнате собралась толпа коллег и родственников: кантор Арнольд Песеров взял в руки нож и ввел Итана в смятенный мир еврейских мужчин.

Назвать появление Мэгги на свет ошибкой было бы неправильно. Они зачали ее в любви, во время уик-энда, проведенного в домике под Хартфордом, штат Вермонт, куда Артур вывез жену на отдых спустя полгода неустанной работы и родительства. Итана они оставили с соседом, пережившим холокост, которому Франсин безоговорочно доверяла.