Стать смыслом его жизни - Ирина Грин

— Собирайся, я тебя подвезу. Он, оказывается, уже дома.

Войдя в квартиру, Катя поняла: Донской недоволен.

Он сидел на диване и раскладывал в ноутбуке пасьянс. Катя чмокнула жениха в щеку.

— Привет.

— Что за дурацкая привычка — сидеть на работе допоздна, когда муж дома помирает с голода?

«Что-то ты не похож на умирающего голодной смертью», — подумала она.

— Хороша хозяйка, в холодильнике — шаром покати! — продолжал возмущаться Донской.

«Давно бы съездил в супермаркет, чего-нибудь купил, почему-то не подумал, что я тоже с работы?»

— Ну что ты молчишь? Язык проглотила?

— Я есть хочу, — жалобно проговорила Катя.

— Есть? — казалось, Александр опомнился. Куда-то исчез менторский тон, выражение глаз стало более человеческим. — Предлагаю два варианта: я сейчас закажу столик в нашем любимом ресторанчике на набережной, или поехали в супермаркет, наберем еды и устроим ужин прямо в постели.

— А можно ты сам съездишь в супермаркет, а я пока переоденусь? Я что-то сильно замерзла.

— С тобой все в порядке? Ты не заболела? — Катя была уверена, что Донской по-настоящему взволнован состоянием ее здоровья.

— Нет, — она покачала головой, — все хорошо, только приезжай побыстрее, правда есть очень хочется.

Когда дверь за Донским захлопнулась, Катя быстренько побежала под душ, потом хотела было надеть что-нибудь сверхэротическое для ужина в постели и уже полезла в шкаф, как вдруг ей в голову пришла мысль, показавшаяся на первый взгляд абсурдной. Но, вспомнив вчерашнюю реакцию Александра на свои ледяные ноги, решила поэкспериментировать. В конце концов, белье — это затертый штамп, средство для усиления любовного пыла партнера, а этого у ее шефа, тьфу-тьфу, чтобы не сглазить, и так хоть отбавляй, и Катя поморщилась, вспомнив вчерашнее происшествие на кухне. Ей нужен не секс, а отношения, поэтому действовать надо тоньше, психологичнее.

Вернувшись из супермаркета, нагруженный пакетами Донской застал подругу сидящей на кровати в костюме солдата наполеоновской армии после разгрома под Москвой. На ногах у нее мохнатились шерстяные носки, шею укутывал толстый шарф. Все это было задрапировано одеялом, накинутым на голову и ниспадающим живописными складками. Из-под него на Донского смотрели голодные глаза. Видно, что-то было особенное в выражении этих глаз, что-то, заставившее его поставить пакеты на пол и присесть на край кровати.

— Катька! — сказал он. — Катька, какая же ты…

— Какая?

— Готовься, сейчас буду тебя кормить!

И он подтащил поближе журнальный столик, поверхность которого тут же утонула среди банок и пакетиков с деликатесами. Александр кормил Катю вкусностями, а она самые понравившиеся тут же, прямо руками, засовывала ему в рот, а потом по-детски облизывала пальцы, наблюдая, как от этого жеста в глазах у жениха загорается огонь. В этот момент Катя чувствовала себя почти счастливой.

Вера возвращалась из больницы абсолютно разбитой. Ей не удалось выяснить у Петровой причины, по которым она убила мужа, мало того, отказ Галины от разговора, ее резкий испуг, когда Вера заговорила о Володе, наводил на странные размышления. В какой-то момент даже показалось, что на самом деле это не Петрова убила мужа, а Вовка. Тогда все становилось понятно: мальчик отравил пиво, написал записку «Ты свободна» и побежал к реке. С другой стороны, если идея суицида уже укоренилась у ребенка в сознании, откуда взялась мысль об убийстве? Как он мог знать, что пиво выпьет именно отец, а не мать? И где взял яд? И что это был за яд? Вопросов — море, ответов — ни одного. Вера стала вспоминать знаменитых сыщиков — героев детективных романов. Как действовала бы на ее месте, к примеру, мисс Марпл? Конечно, по-хорошему надо все рассказать адвокату Алексею Сергеевичу. Наверняка он сможет что-нибудь придумать. Но есть очень существенное препятствие — Верино представление о медицинской этике, обязывающей хранить врачебную тайну и действовать исключительно в интересах больного. Если сама Галина не хочет, чтобы о ее подозрениях насчет причастности Володи к смерти отца узнали окружающие, какое право имеет она, Вера, рассказывать о том, что узнала от женщины в момент сильного душевного потрясения?

Васильченко дома не было — он уехал на важный объект в другом городе и обещал вернуться только в субботу вечером. Чтобы хоть как-то отвлечься от мыслей о семье Петровых, Вера решила поговорить с Сеней.

Художник был на связи и очень обрадовался появлению подруги. Они обсудили здоровье всех близких, картину Сени, которую он начал писать еще месяц назад и никак не мог закончить — ему пока не удавалось перенести на холст свое настроение, радость встречи. Хотелось изобразить всплеск эмоций, испытанный им в тот момент, когда он прочитал ее сообщение, но все попытки оканчивались неудачей.

— Я должен видеть твои глаза. Не могу дождаться, когда ты приедешь!

— Сеня, ты же знаешь, это зависит не только от меня.

— Если дело в деньгах, я пришлю, сколько надо.

— Не только, деньги у меня есть, во всяком случае, на билет хватит, сейчас мы оформляем документы.

— Я нашел отличный отель — вы не будете испытывать никаких неудобств.

— Об удобстве я думаю в последнюю очередь.

— Жалко Катя не сможет приехать.

— Я еще не говорила с ней. У нее в апреле свадьба.

— Да что ты! Это здорово! Помню, она хотела выйти замуж за миллионера. И как? Получилось?

— Я сама услышала о свадьбе совсем недавно — ты же знаешь, какая она скрытная. Думаю, завтра все узнаю.

— По-моему, из вас двоих более скрытная — это ты.

— Возможно. Бывают вещи, о которых не можешь ни с кем поговорить, и от этого становится так тяжело…

— Расскажи мне, может, я смогу тебе чем-то помочь.

— Сенечка, не обижайся, я не могу.

— Почему?

— Врачебная тайна.

— Я никому не расскажу.

«А почему, собственно, нет? — подумала Вера. — Высказанная проблема становится не такой гнетущей».

И она рассказала Сене о Володе Петрове, его матери, записке, которая то ли была, то ли нет, своих подозрениях, что это мальчик отравил отца, предстоящем суде и о том, что если адвокату не удастся найти каких-то смягчающих обстоятельств, Галине придется десять лет провести в колонии.

— Мне кажется, ты должна поговорить с мальчиком, — убежденно произнес Сеня. — Представляешь, какой для него будет удар, если это действительно сделал он, а посадят мать! Я так понял, что он очень ее любит? Ты не знаешь, какой страшной может быть депрессия.

— Я ведь врач, изучала это в университете.

— Это снаружи, а изнутри? Каково оно — дойти до самого дна бездны?

Вере показалось, что это сказал не Сеня — как-то не вязался сохранившийся в памяти образ постоянно улыбающегося мальчика с такими страшными словами. Вопреки бытующим в обществе стереотипам, она считала людей с синдромом Дауна способными на сильные чувства, но в ее мыслях Арсений был человеком, достигшим своей самой заветной мечты и однозначно счастливый, поэтому слова о глубочайшей депрессии вызвали чувство протеста, разум отказывался воспринимать их.