Золотая шпага - Юрий Никитин

– Вы сможете убедиться.

Она вытащила пробку, начала разливатьвино. Сперва плеснуласебе, подчиняясь древним правилам, что надо показать, что вино не отравлено, ичтобы крошки пробки слить себе, затем наполнила до краев его бокал, а потом ужедолила себе.

Засядько с сильно бьющимся сердцем наблюдал за ее руками. Набезымянном пальце поблескивает золотой перстень. Яд там. Но пока сидят вот таки беседуют, у нее нет шансов высыпать незаметно. Хотя вино подобрала умело:темное, густое. В шампанском, скажем, даже белый порошок был бы заметен.Пришлось бы долго отвлекать его внимание, пока растворится.

Его пальцы ощутили прохладный металл серебряного бокала.

– Что ж, за настоящих женщин!

Она подняла бокал на уровень глаз. Глаза ее смеялись.

– За настоящих!

На миг он ощутил беспокойство, что яд уже в его бокале, ноФрансуаза тоже следила за каждым его движением, и он сделал первый глоток. Винобыло отменное, с приятной горчинкой, умеренной крепостью, сладкое и густое,какие он предпочитал наливать себе, когда вынужден был принимать участие взастольях.

– Как вы уживаетесь с русскими? – спросила она. И, недожидаясь ответа, пояснила: – Русские в моем представлении – этонечто среднее между монголами и тунгусами. А вы сложены, как я уже вижу,подобно греческому богу, глаза же у вас как у самого дьявола… у меня уже бегутмурашки по коже!

Смеясь, она протянула белую нежную руку. Кожа была чиста ишелковиста на ощупь, Засядько задержал ее ладонь в своей руке. Их глаза сновавстретились, он увидел в ее лице растущее желание. Ее грудь начала вздыматьсяеще чаще.

Ему не надо было быть умельцем в салонных играх, чтобыпонять, чего ждут от него дальше. Каждый жест этой женщины и рассчитан на тупыхмужчин, что прежде всего подчиняются велениям своего мужского естества, а ужпотом – Богу, королям, императорам или Отечеству. Про своих жен в этимгновения не вспоминают вовсе.

Он привлек ее к себе, и она, коротко и с облегчениемвздохнув, прильнула к его широкой груди. Запах духов и тела стал сильнее, егоруки непроизвольно стиснулись на ней, и он ощутил, как его дыхание тоже сталочаще.

– Погоди, – шепнула она тихо. – Это такнеожиданно… Я никогда не изменяла мужу. Мне надо бы еще вина… Я всядрожу. Не осмелюсь.

Пальцы ее вздрагивали, и, когда наливала, дважды плеснуламимо бокалов. Они выпили, глядя друг другу в глаза. Затем она наполнила их втретий раз, оставила. Но поднос стоял на ложе, и она аккуратно подняла иперенесла на стол. Осторожно поставила, подвигала, поочередно сняла с подносана стол, все это время закрывала от русского офицера спиной.

Когда повернулась, лицо было бледным, губы вздрагивали. Онпытался найти в ее глазах страх и раскаяние, но там была только отчаяннаярешимость.

– Не хочешь еще бокал? – спросил он.

– Пока нет, – ответила она торопливым шепотом.

Дает время раствориться, понял он. Ее руки были нежными, и,когда она прижалась всем телом, он ощутил, что даже бокал с ядом не можетохладить его жара. Да и то, ночь выдалась жаркая, и, начиная с французов, еговсе наперебой кормили жареным мясом с острыми специями. В крови и без тогоогонь!

В какой-то момент она жарко шепнула:

– Погоди, разденусь…

Он начал расстегивать многочисленные застежки на ее платье,она тихо засмеялась:

– Отвернись…

– Как скажешь.

Она, повернувшись к нему спиной, что-то делала со своимплатьем, высвобождалась из тугого корсета, а он, мгновенно увидев шанс, схватилее бокал, выпил залпом, из своего перелил в ее, а свой успел наполнить избутылки.

Отшвырнув платье, она скользнула на ложе. Ее прищуренныеглаза наблюдали, как он неспешно сбросил одежду, потянулся к ней. «Готовитсяотправить меня на тот свет», – подумал он, стараясь разжечь в себе гнев,но гнев погасал, не успев разгореться, а его руки уже схватили ее, сжали.

Ему не помешала ни дверь, в которую могли войти солдаты, нито, что женщина замыслила его убить. В конце концов, кто хочет взлететьвысоко, должен быть готов и к падению. Кто играет по маленькой, у того какпроигрыши, так и выигрыши крохотные. А эта женщина восхотела оченьмногого…

Когда их дыхание выровнялось, она с трудом высвободилась изего рук. Разрумянившееся лицо покрылось мелкими капельками пота, глазапотемнели, а зрачки стали широкими, заняли всю радужную оболочку. Она смотрелана него со странным выражением.

Засядько потянулся к столу, она внезапно вскрикнула:

– Не надо!

– Что? – не понял он.

– Я хотела сказать… довольно вина, – выговорилаона жалким голосом.

– Довольно? – удивился он, добавил голосом Быховского,удалого гуляки: – Вина и женщин никогда не бывает много!

Он взял в руку серебряный бокал. Франсуаза смотрела дико.Ему показалось, что она вот-вот выбьет из его руки вино, расплачется,признается во всем.

– Разве нам плохо без вина? – спросила она с вымученнойулыбкой.

– Чудесно, – заверил он. – Но теперь я чувствую ­жажду.

Он держал бокал, словно раздумывая, наконец поднес ко рту.Помедлил, давая ей последнюю возможность или выбить бокал из его руки, илизаплакать и во всем признаться. Но Франсуаза молчала, и он сделал глоток.Франсуаза вздохнула, дотянулась до своего бокала. Медленно, не глядя ему вглаза, протянула бокал, края легонько звякнули. В ее лице он заметилотчаянную борьбу. Вмешаться, сказать, что все слышал?

Он выпил залпом. Когда он поставил со стуком пустой бокал,Франсуаза медленно выпила все, вздохнула. Лицо ее постарело, брови сошлись напереносице. Она наклонилась, поцеловала его в лоб.

Как покойника, подумал он зло. А вслух сказалмечтательно:

– Как хорошо, что война заканчивается… Мои отец и мать недождутся, когда я вернусь!

– У тебя родители еще живы? – спросила она глухимголосом.

– Да, только уже не могут без моей помощи. Я их оченьлюблю. Если я погибну, они не переживут.

Он видел, как она побледнела и закусила губу. Похоже,нечаянно задел еще одно больное место. И соотечественник, и единственныйкормилец престарелых родителей…

– А как твои родители? – спросил он.

Она вздрогнула, вскочила и начала торопливо одеваться. Наэтот раз не просила отвернуться, и он помог ей зашнуровать корсет. На спинебыли два некрасивых пятна, и он понял, почему тогда просила отвернуться, атеперь для нее это было не важно.

– Надо идти, – сказала она быстрым, задыхающимсяголосом. – Муж может хватиться. Он страшен в ярости!