Византия в эпоху иконоборчества - Алексей Величко

Знакомый нам в течение многих столетий институт самостоятельного имущественного положения приходов также имеет своим источником гражданское право времен Римской империи. Древняя Церковь до IV века вообще не знала понятия «приходской церкви», единственным приходом считалась епископия. Но уже при императоре св. Феодосии I Старшем намечается тенденция имущественного обособления мелких церковных общин. Поскольку зависимость приходской церкви мало сообразовалась с принципами римского гражданского права, то при императоре Зеноне за отдельными местными храмами признали права юридического лица, хотя и производного от епископской церкви.

У епископа сохранилось и право управления церковным имуществом, но права собственности по отношению к приходской церкви он утратил. Эта тенденция окончательно закрепилась в законодательстве императора св. Юстиниана I Великого и, конечно, была продиктована как римскими воззрениями на юридические лица, так и удобством управления церковным имуществом[380].

Любопытно, что и величественная процедура обретения святых мощей имеет своими источниками древнее христианское правило о почитании святых и римское законодательство о погребении. По римским законам, подтвержденным уже христианскими императорами, гарантировалась абсолютная неприкосновенность могил. Поэтому любое исключение, связанное с перенесением святых мощей, требовало решения на самом высоком административном уровне. Наибольшее число прецедентов возникло в Константинополе, где изначально не было своих святых. Для этого была разработана сложная юридическая процедура, имевшая результатом перенесение мощей святого и включение его имени в столичный мартиролог. Из этой практики «перенесения» и развилась современная практика канонизации.

И нет ничего удивительного в том, что римское право оказало решающее влияние на процессуальные институты, положенные в основу деятельности Вселенских Соборов. Остались неизменными основные нравственные начала христианского судопроизводства: идея пастырского попечения к подсудимым, трехкратное братское увещевание к ним и так далее. Вместе с тем Церковь охотно приняла правовые процессуальные формы и институты Римской империи[381].

Это сближение древней церковной практики и государственного права было тем более естественно, что никаких альтернатив такому положению вещей в то время просто не существовало. Еврейское право, которым первоначально пользовались судьи (епископы) Церкви древних времен, не знало четкой и законченной судебной процедуры. Одно только римское право с глубочайшей проработкой его институтов могло удовлетворить возникшую потребность Церкви в необходимых процессуальных формах. Для Церкви всего естественнее было воспользоваться теми процессуальными формами, которые практиковались государством и были утверждены его законами, так как членами Церкви были те же подданные Римского государства[382].

Едва ли можно назвать тот или иной важнейший процессуальный институт, применявшийся в ходе заседаний Вселенских Соборов, который имел бы иной источник, кроме римского права. Например, римское право требовало от обвинителя продолжать возведенное им против подсудимого обвинение, освобождая его от этой обязанности только в случаях, предусмотренных законом. Если обвинитель уклонялся от этих обязанностей по своему решению, то есть произвольно, то он подвергался серьезному денежному наказанию, а обвиняемый освобождался от всяких обвинений, и само его имя вычеркивалось из судебного протокола[383].

Данная норма была воспроизведена в 19‑м (28‑м) правиле Карфагенского собора 419 г., включенном в состав канонических книг: «Доносителю … аще никуда не отлучатися во дни рассмотрения дела… Но аще удалится и сокроется, то епископ (то есть в данном случае подсудимый. — А. В.) да будет возвращен в общение, а сам доноситель да изринется из общения, впрочем так, чтобы не была отнята у него свобода подтвердити обвинение: аще может доказати, яко не предстал к суду не по нехотению, а по невозможности».

Если обвинитель возбуждал против кого-либо ложное обвинение, то римское право рассматривало его как клеветника (calumniator) и карало всеми теми наказаниями, которые были предусмотрены по тому обвинению, которое тот сам предъявлял подсудимому. И этот институт (poena talionis) также вошел в корпус канонических актов, регулировавших деятельность Соборов. 6‑е правило II Вселенского Собора предусматривает, что обвинители, предъявившие обвинение перед лицом большого епископского собрания, не раньше «могут настояти на свое обвинение, как письменно поставив себя под страхом одинакового наказания с обвиняемым, аще бы, по производству дела, оказались клевещущими на обвиняемого епископа». Известный канонист справедливо отмечает, что и в данном случае налицо тождество требований церковных и гражданских законов[384].

Даже этих немногих примеров (а их число, конечно, может быть многократно увеличено) достаточно для того, чтобы понять: сформировавшийся в течение нескольких веков канонический обычай Вселенских Соборов испытал на себе сильнейшее, нередко определяющее влияние государственно-правовых институтов Византии, сам постепенно становясь законом Империи. По одному справедливому замечанию, Вселенские Соборы представляют собой всю Церковь не только саму в себе, но и — главное — в союзе (то есть в «симфонии») ее с государством[385]. А первый кодификатор церковного права Иоанн Схоластик (VI век) так определял значение императорских законов: «Они не только отвечают смыслу канонов православных отцов наших, но и придают им державную силу властью императорской, с законным и богоугодным добавлением, принимающим по подражанию Богу в соображение возможную пользу всякого человеческого создания»[386].

V

Но все-таки и после данных примеров сохраняет свою актуальность вопрос: почему Отцы не взяли на себя труд канонически закрепить те правила, которые опытным путем в форме обычая возникли уже после первых Соборов? Ведь речь шла об органе, разъяснявшем всей Вселенской Церкви догматы веры и принимавшем обязательные для исполнения правила, любое отклонение от которых каралось церковным наказанием. Кому, как не Собору, было озаботиться правовой стороной своей деятельности? И почему, спрашивается, государственное законодательство не урегулировало все стадии деятельности Соборов, если впоследствии их решения становились государственными законами всей Церкви-Империи?