Византия в эпоху иконоборчества - Алексей Величко

На VII Соборе голос иночествующих («почтеннейших архимандритов, игуменов, иноков») и особенно игумена Студийского монастыря Саввы звучал вместе с голосами собравшихся на заседания епископов. Как указывалось выше, за ними было признано равное право голоса по всем соборным вопросам, причем не в виде исключения из правила, а как прямое требование церковной традиции. Иноки (а на Соборе присутствовал 131 монах), столь многое сделавшие для борьбы с иконоборчеством, высказывали свое авторитетное мнение о поклонении святым иконам. Но председательствующий и Отцы вопрошали их и по каноническим вопросам, например принятия в общение кающихся архиереев-иконоборцев, что не укладывается ни в какие «епископские теории»[362].

Их подписи стоят также под протоколом соборных заседаний наравне с подписями епископов, в частности: игумена Саввы Студийского, игумена обители св. Сергия Григория, Иоанна, игумена Пагурийского, Евстафия, игумена Максиминского, Симеона, игумена Хорского, и многих других, включая подписи рядовых иноков, которых, можно с уверенностью говорить, было немало[363].

Да и как же могла внезапно и решительно измениться церковная традиция и практика, если активная роль мирского элемента и голоса рядовых клириков была присуща им и до эпохи Вселенских Соборов, и гораздо позже? Христианские соборы I–III веков состояли обычно из епископов и народа — членов общины.

Уже на первом, Апостольском соборе в Иерусалиме помимо апостолов присутствовали «пресвитеры» — не священники в позднем смысле слова, а наиболее уважаемые члены, «старейшины» иудео-христианской общины. Столетие спустя, уже на Соборах, боровшихся с ересью монтанизма (в частности, на Иерапольском соборе 173 г.), наряду с епископами значатся «исповедники» — миряне, своим подвигом исповедания веры снискавшие заслуженный авторитет у членов христианской общины[364].

На Эльвирском соборе 305 или 313 г. присутствовало 26 пресвитеров, которые сидели рядом с епископами и голосовали наравне с ними. На 3‑м Римском соборе 196 г. пресвитеры преобладали по численности и вместе с епископами писали о событиях, происшедших на Соборе. На Эфесском соборе 196 г. вообще присутствовали одни пресвитеры, они же и решили дело[365].

Сами архиереи избирались своей паствой даже после того, как Церковь стала государственной, а назначение епископов и тем более патриархов стало императорской прерогативой[366]. И хотя со временем власть епископов все более принимала единолично-административный характер, но очень долго архиереи не решались предпринимать что-либо без согласия общины. Нельзя забывать также, что роль и значение епископа в эпоху первых трех веков было далеко не тождественным позднейшим прерогативам архиереев. В течение длительного времени они являлись, по существу, настоятелями конкретных приходов, с которыми имели тесные и содержательные отношения. Лишь позднее, по мере централизации церковного устройства, епископ становится над приходом, который передается в руки пресвитеров.

Более того, 4‑е правило Никейского Собора 325 г. («епископа поставлять наиболее предпочтительно всем епископам той области; если же это неудобно по чрезвычайной нужде или по дальности пути, по крайней мере трое да соберутся в одно место, а отсутствующие изъявят согласие посредством грамот, и тогда пусть совершают рукоположение; утверждать же такие действия в каждой области подобает ее митрополиту») вовсе не исключает древнюю практику участия мирян в выборе епископа. Оно лишь косвенно подчеркивает доминирующую роль в этом процессе церковной иерархии[367].

После умножения числа членов христианских общин совещательный способ принятия решений становится едва ли возможным, но практика привлечения представителей народа к решению церковных вопросов никогда полностью не исчезала из жизни Церкви[368].

Даже в Западной церкви, где довольно рано закрепилась идея об исключительных общецерковных и даже высших светских полномочиях Римского папы, местные Соборы никогда не являлись закрытыми собраниями епископата. Так, в частности, на ранних меровингских Соборах основными участниками, помимо епископов, неизменно являлись аббаты, рядовые священники и диаконы. Так, на чисто «синодальных» Соборах, как на Оссерском соборе 578 г., присутствовали 1 (!) епископ, 7 аббатов, 34 священника и 3 диакона. На Агдском соборе 506 г. — 8 священников и 2 диакона, и они имели полномочия «заместителей епископов»[369].

Еще менее заметна грань между епископатом и иными участниками на так называемых «смешанных» Соборах, где обсуждался более широкий круг вопросов. На Сен-Морисском соборе 515 г. присутствовало 4 епископа и 8 графов. На Оранжском соборе 529 г. — 14 епископов и 8 знатных светских лиц. На Парижском соборе 614 г. — 79 епископов и 18 светских магнатов. На Парижском соборе 638 г. — 9 епископов и 3 знатные особы[370]. Можно ли представить, что в то время, когда созывались Вселенские Соборы, а идея всеединства Кафолической Церкви еще не была подорвана борьбой за власть между кафедрами, возможна была практика, идущая вразрез с древними традициями!?

По другим версиям, Соборы представляли собой высший орган духовной власти в Церкви[371]. Но составлявшие Соборы Боговдохновленные Отцы не только выражали абсолютные догматические суждения по вопросам вероисповедания, но принимали каноны, а также выносили дисциплинарные решения в отношении определенных лиц. Это, конечно, явное свидетельство того, что Соборы непосредственно осуществляли властные полномочия в Церкви, а не только демонстрировали высочайший духовный авторитет.