Большой облом - Владимир Хачатуров

В камере он чувствовал себя как дома. Впрочем, справедливости ради, следует признать, что она к этому весьма располагала. Это было просторное помещение в два широких окна, оклеенное веселенькими обоями в аленький цветочек. Окна, глядевшие на общественный парк, были забраны крупной кованой решеткой, казалось, скорее защищающей обитателей камеры от разгуливающего на свободе преступного элемента, чем разгуливающих на свободе от обитателей камеры. Из мебели отметим две широкие кровати с прикроватными тумбочками, снабженными пепельницами и ночниками, небольшой полированный стол с регулируемой высотой, пару-тройку кресел, диван, телевизор и холодильник. В изножьях кроватей – узкие дверцы стенных шкафов. Еще одна дверь – пошире, повыше, посолидней – вела в небольшой компактный санузел, располагавший необходимым минимумом: раковиной со смесителем, душевой кабиной и голубым царственным унитазом – рассадником анальных фиксаций (как не преминул заметить Михаил, знакомя Игоря с его новым местом жительства). Главное неудобство (с точки зрения обыденного сознания обывателя, который всегда предпочтет осязаемость комфорта неисповедимостям свободы) – отсутствие четвертой стены, – придавая камере сходство с театральной сценой, должно было по идее воспитывать в ее обитателях высокое чувство ответственности за свои поступки, слова, позы, паузы и даже мысли. Возле этой несуществующей стены, забранной стальной решеткой, и стоял охранник, дожидаясь согласия подследственного на свидание с адвокатом.

– Ладно, Саня, чего уж там, проси, – смилостивился Игорь и, обернувшись к сокамернику, поделился резонами своей покладистости: «Интересно, кем он на этот раз окажется…»

– Пари? – зевнул Михаил. – Ставлю три против двух, что это будет страховой агент с соблазнительным предложением: застраховать за символическую сумму в один бак все твои конечности (включая голову и детородный орган) от травм, переломов, ушибов, усекновений, укусов, мозолей и тэдэ…

– Принимается, – пробормотал Игорь не очень уверенно, поскольку находил, что сокамерник может оказаться прав: едва ли не добрых две трети домогающихся чести защитить его от произвола властей адвокатов на поверку оказывались самозванцами, мечтавшими всеми правдами и неправдами добраться до героя недели со своими деловыми предложениями. Среди прочих проникло несколько стоматологов, предложивших бесплатно вылечить, вставить, выдернуть, пробуравить, залатать и отбелить Игоревы зубы за одно лишь право упомянуть в рекламе его славное имя. Просочился колдун, бравшийся избавить героя от жестокого сглаза, из-за которого он все время попадает из огня да в полымя, вместо того чтобы с корабля да на бал. Прорвалась с боем представительница Всемирной Ассоциации Противников Рукоприкладства, исповедующей принцип мирного урегулирования всех возможных конфликтов, включая такие природные катаклизмы, как землетрясения, цунами, экономические кризисы, столкновения небесных тел, войны и свары. Заглянул на отсутствующий огонек какой-то долгобородый старец Зосима – поклониться будущим страданиям Игоря и выразить надежду, что тщетные попытки «горячего вьюноши» пробить стену лбом не приведут оного к печальному выводу о том, что будто бы только сильные мира сего обладают силой изменить юдоль плача сию на нечто менее безрадостное, тогда как даже всемогущий Бог не в состоянии ничего изменить, покуда последняя букашка, покамест самая жалкая душонка самого задрипанного человечишки не придет к согласию с Всевышним и не пожелает измениться к лучшему сама, дабы и мир изменился вместе с нею. После чего ударился в религиозно-просветительский вокал, судя по гениальному содержанию и заунывному оформлению, собственного производства (Примите истины святые, / Не обсуждая, не ропща. / А в суеверья вековые / Пусть верит рабская душа.)… Проник даже один настоящий дипломированный адвокат, – чрезвычайно подвижный субъект с изысканной бородкой, утонченными ужимками и нахальными претензиями на универсальную, а не исключительно юридическую остроту ума. Этот долго вещал о преступном разгуле полицейского произвола, назвал обличительные показания потерпевшей «филькиной грамотой», охарактеризовал начальника полиции «солдафоном, у которого даже пеленки во младенчестве были уставного защитного цвета», обозвал Игоря «простым, незамысловатым и искренним, как Джеймс, понимаешь, Бонд, парнем» и заверил, что обязуется не только совершенно бесплатно выиграть процесс, но и сделать своего подзащитного «фигурой общенационального – как минимум – масштаба». В общем, когда этот рыцарь права умолк, тишина зашлась от удивления и беспокойства: уж не помер ли чего доброго этот добрый человек?..

На сей раз под адвоката закосил некто Просперо Момильяно, хозяин таверны «Ла Квиндичина», что благоденствует на улице имени Адмирала Колчака, – человек импульсивный, восторженный, оборотистый, в цветущей наружности которого ничто – ни поэтическая худощавость, ни выразительные черты смуглого лица, ни орлиный нос, – не обличало в нем итальянца. Встретившись с этим человеком в лесу, вы приняли бы его за профессионального организатора пикников; в обществе – за думского сидельца; в детективном романе – за ресторатора…

Первым делом он назвал Игоря синьором и сообщил, что для него большая честь пожать руку такому герою. Однако рукопожатием не удовлетворился, но, не скрывая беспокойства, полюбопытствовал: какую кухню предпочитает герой, и, не дав герою раскрыть рта, предупредил: «Только, карра мио, не говорите «вкусную», потому что все кухни по-своему вкусны, даже британская».

– Но некоторые вкусны уж очень по-своему, – заметил заинтересовано Михаил.

– Скузи? – не понял итальянец.

– Надеюсь, на вашей таверне не начертано, что у вас готовят только полезную для здоровья пищу?

– Нон, синьоре, не совсем так написано. У нас вкусно, а значит полезно и питательно. Вот как написано.

– Я бы сказал, – улыбнулся Михаил, – что эту надпись сочинил мудрый человек.

– Грация, сударь, – порывисто потряс его руку итальянец. – Это есть древняя итальянская мудрость…

– Аллоре, – сказал Просперо, вновь оборачиваясь к Игорю, – синьор Суров, вы любите лапшу?

– На ушах? – уточнил Игорь на всякий случай.

– Скузи? Покорно прошу синьора пояснить, о каких ушах идет речь, перке ин кулина́рия используются разные уши: свиные, бараньи, телячьи…

– Сначала скажите, какую лапшу вы имеете в виду? – вступился за сокамерника Михаил. – Реджинетте? Тальятелле? Баветте? Только ради Бога не Мальтальяти, уж лучше в таком случае Тимбаллини…

Итальянец от неожиданности едва не подскочил примерно на метр и, не оправившись толком от изумления, вдруг выдал на своем звучно-мелодично-оперном речитатив длинною в пол-акта, адресованный, естественно, Михаилу, в котором с трудом, но все же сумел заподозрить соплеменника.

– Ну, карра мио, – запротестовал «соплеменник», – если бы я так хорошо разбирался в итальянском, то и жил бы себе где-нибудь там у вас в Байе. Но поскольку мое знакомство с вашей речью ограничивается оперой и кухней, то я ни черта не понял из того, что вы мне наговорили.

– Oh, signor, lei voglia perdonarmi[47], – пробормотал иностранец, возвращаясь к великому могучему никем непобедимому. – Ваш друг тоже любит итальянскую кухню?