Тревожные люди - Фредрик Бакман

Они поспешат домой, и Джек с Джимом посмотрят им вслед. Журналисты уже разбегутся в погоне за новыми новостями, – наверняка какая-нибудь знаменитость решила развестись.

– Ты настоящий профи, сынок, – скажет отец, глядя в пол. Он хотел бы прибавить: «И ты золотой человек», но не смог.

– А вот ты, папа, не всегда профи, – улыбнется Джек, глядя на небо. Он хотел бы прибавить: «Но всему остальному я научился у тебя», но не смог.

Они поедут домой. Буду вместе смотреть телевизор и пить пиво.

Вот и все.

На лестнице возле черного хода Эстель обняла каждого по порядку. (Разумеется, кроме Зары, которая загородилась сумкой и отпрыгнула подальше.)

– Как здорово, что все мы здесь собрались, хоть и по такому странному поводу, – улыбнулась Эстель всем, даже Заре.

– Пойдете с нами пить кофе? – спросила Юлия.

– Нет-нет, мне надо домой, – улыбнулась Эстель. Затем лицо ее стало серьезным, она повернулась к риелтору и сказала: – Простите, мне очень жаль, что я не дала вам продать квартиру. Но это… мой дом.

Риелтор пожала плечами:

– Ну и хорошо. Люди думают, будто нам, риелторам, главное – что-то продать, но есть же… даже не знаю, как и сказать…

Леннарт подобрал слова за нее:

– Во всех тех квартирах, которые не продаются, есть своя романтика.

Риелтор кивнула. Эстель вздохнула с облегчением. Ее соседками будут Юлия и Ру, они будут жить в квартире напротив, и она будет обмениваться книгами с Юлией в лифте. Первое, что даст ей Эстель, – это стихи своего любимого поэта. На одной из страниц она загнула уголок и подчеркнула несколько строчек – самых красивых.

Юлия в ответ даст Эстель совсем другие книги. Например, путеводитель по Стокгольму.

Ру предстоит потерять отца, она станет навещать его каждую неделю, пока он будет находиться между жизнью и смертью. Мама Ру оправится от потери, потому что встретит мужчину, который докажет ей, что жизнь продолжается. Этого мужчину родит ей Юлия, так крепко держа Ру за руку, что медсестре придется дать болеутоляющее обеим: одной до родов, другой – после.

Ру будет спать рядом с ним на белой простыне, которой перестанет бояться. Ради него она снова окажется готова свернуть горы, сделать все, что угодно. Если потребуется – ограбить банк. Они с Юлией станут родителями. Такими же, как все.

Юлия по-прежнему будет прятать сладости, а Ру будет холить своих птиц. Мартышка и Лягушка полюбят их, будут приходить в гости каждый день, и, когда Юлия предложит им кругленькую сумму за то, чтобы они оставили клетку открытой, они откажутся. Юлия и Ру будут ссориться и мириться, тут главное, чтобы второе получалось лучше первого. Они будут громко ругаться, еще громче – смеяться, а уж мириться – так, что стены будут трястись, и Эстель в своей гардеробной совсем смутится. Их роман в цветах расцветет еще пышнее.

Зара поспешно сбежала по ступенькам, боясь, что ее еще кто-нибудь обнимет. Леннарт поспешил за ней следом.

– Не хотите взять такси в складчину? – предложил он, как будто это нормально.

Зара посмотрела на него взглядом человека, который ни разу в жизни не брал такси в складчину. И после долгих колебаний пробормотала:

– Хорошо, но вы сядете спереди. И чтобы у шофера не болталось никаких побрякушек на зеркале. Такие водители – ошибка эволюции.

Анна-Лена так и сидела на лестнице. Рогер мужественно присел рядом – так близко, что они почти касались друг друга. Анна-Лена протянула ему руку. Она хотела сказать «прости». Он тоже. Если долго карабкаешься по дереву, произнести это слово труднее, чем кажется.

Анна-Лена посмотрела на темнеющее небо, декабрь был беспощаден. Но она знала, что «Икея» еще открыта. Где-то там, в магазине, горит свет.

– Хочешь, можем съездить и посмотреть на ту столешницу, – прошептала она.

Рогер покачал головой, и Анна-Лена расплакалась. Рогер молчал. И сожалел обо всем.

– Думаю, нам пора найти что-то другое, – пробормотал он.

– О чем ты?

– Например, кино. Почему нет? Что скажешь?

Хорошо, что в этот момент Анна-Лена сидела, – иначе она бы упала.

Они смотрели фильм, где все было выдумано, с начала и до конца. Всем людям иногда нужны сказки. Они сидели в темном кинозале, держась за руки. Анна-Лена словно обрела дом, а Рогер почувствовал свою значимость.

Эстель поспешила к себе в квартиру. По дороге она позвонила дочери и сказала, чтобы та не беспокоилась ни о захвате заложников, ни о том, что она живет одна в такой большой квартире. Потому что Эстель больше не будет жить одна. И по-видимому, бросит курить, потому что женщина, которая снимет у нее комнату, запретит ей курить даже в гардеробной.

Если уж быть совсем точным, то женщина снимет всю квартиру у дочери Эстель, а Эстель, в свою очередь, снимет у женщины одну комнату за ту же сумму: шесть тысяч пятьсот крон. На холодильнике в кухне она повесит помятый рисунок, изображающий мартышку, лягушку и лося. Эстель стянула его из комнаты для допросов, пока Джек ходил за кофе. На этой кухне Мартышка и Лягушка станут завтракать в те недели, когда будут жить у мамы. А каждую новогоднюю ночь они будут все вместе смотреть из окна салют. Пока не наступит последняя ночь Эстель без Кнута, последняя ее ночь на земле.

Когда ее будут хоронить, Ру предложит написать на камне: «Здесь покоится Эстель; старушка любила пропустить рюмочку!» Юлия слегка пихнет ее ногой. Они уйдут с кладбища, держа за руки маленького сына. Юлия всю жизнь будет хранить книги Эстель – и ее винные бутылки. А Мартышка с Лягушкой, став подростками, будут тайком курить в гардеробной.

Где-то на небесах Эстель будет слушать музыку с одним мужчиной и говорить о литературе с другим. Там это можно себе позволить.

Да, кстати. На следующий день после захвата заложников коробка с одеялами так и стояла в подвале многоквартирного дома, где заночевала одинокая и испуганная мама, которой пришлось стать грабителем. Банк так никто и не ограбил, потому что человек, спрятавший в одеялах пистолет, перерыл всю коробку, ругаясь на чем свет стоит, но так ничего и не нашел. Это каким же надо быть засранцем, чтобы украсть чужой пистолет, подумал он.

Кругом сплошные идиоты…

Снаружи подоконник был покрыт снегом. Надя разговаривала по телефону с отцом.

– Надя, птичка моя ненаглядная, – сказал он на своем родном языке, на котором слово «птичка» звучала гораздо красивее, чем по-шведски.