Раненые звезды - Сергей Котов

Всё это нам сообщили уже после начала разгона.

Первые минуты работы двигателей мы пребывали в неведении. Только Камелии было приказано принять экспериментальный противоперегрузочный препарат.

Потом был старт. Где-то минут тридцать мы сидели пристёгнутыми в креслах при одном «же», пока техники на Марсе изучали стабильность работы новеньких движков. После этого импульс увеличили до полутора «же», и обрадовали нас, что под такой перегрузкой нам предстоит провести несколько дней. И только потом объяснили ситуацию.

Когда нам разрешили покинуть рубку и занять свои каюты, Камелия устроила долгую перепалку с ЦУПом. Она пыталась выяснить – почему не принято решение дать импульс два «же»? Причина была в ней, или принимались в расчёт возможности других членов экипажа?

Разумеется, ей не дали вразумительного ответа.

После долгих месяцев на дне мягкого марсианского гравитационного колодца перегрузки, даже такие незначительные, дались мне вовсе не легко. Но я адаптировался гораздо быстрее, чем Кай. Первые сутки он отмокал в небольшом бассейне, предусмотренном в рекреационной зоне. Или правильнее было бы сказать солы, а не сутки? Впрочем, это тоже не было бы точным – период обращения древнего Марса вокруг своей оси отличался и от Земного, и от современного Марсианского, хотя и не сильно.

Бортовое время было синхронизировано с поясом Илидии – крупного города, где находился штаб ЕСОК. И это время отличалось от местности, где мы проходили подготовку, часов на пять. Так что, кроме перегрузок, мне пришлось иметь дело с «космо-лагом».

Камелия под своим чудодейственным препаратом, похоже, вовсе не замечала перегрузок. Или делала вид, что не замечает.

В первый вечер я навестил Кая в бассейне. Напарник потихоньку приходил в себя. Выбирался на поверхность каждые полчаса, в точности, как рекомендовали врачи для адаптации. Настроение у него было нормальное – в бассейн он взял планшет, с которого продолжал знакомиться с особенностями поведения отдельных представителей венерианской фауны. Мне хотелось потренироваться, но врачи строго запретили это делать, по крайней мере, в ближайшие три дня, при такой силе тяжести. Так что вместо спортзала я отправился в поход по кораблю – чтобы хоть чем-то себя занять. Про венерианских чудовищ перед сном читать не хотелось.

Так, исследуя закоулки нашего космического обиталища, я набрёл на походный храм Ареса. Зашёл внутрь – из чистого любопытства. На Марсе я не проявлял никакого интереса к религии. Хотя Кай, например, искренне считал себя верующим. Кстати, не для него ли специально сделали этот мини-храм?

Вполне может быть, что и так. Очень по-марсиански, насколько я могу судить.

Храм представлял собой вытянутый отсек со сводчатым потолком. Вдоль стен висели имитации факелов, разгоревшиеся, как только я ступил внутрь.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

В глубине помещения, за алтарём стояла большая позолоченная статуя спортивного поджарого мужика в одной набедренной повязке. Ну как поджарого – по марсианским меркам он был очень мускулистым. В руке мужик держал древнее марсианское холодное оружие – нечто среднее между мечом и глефой. Вторая рука была сложена в жесте, который среди верующих назывался «Знамение Секиры». Почему именно секиры я не знал – та штука, которая обычно изображалась в руке у божества, эта «глефа», называлась совсем по-другому. А вот полный аналог земной секиры в истории Марса встречался.

Напротив алтаря и статуи стоял ряд деревянных скамеек. Я не сразу заметил, что одна из них занята. А когда заметил – отступать было поздно. Камелия меня заметила.

– Привет! Ты никак помолиться? – она приветственно махнула рукой, – а я всё ждала, когда ты заглянешь. Ты верующий?

– Да, – поспешно ответил я, – то есть нет. Не знаю.

– Ты не слишком хорошо разбираешься в наших верованиях, верно? – сказала она. Мне не понравилось, как прозвучало слово «наших».

– Не было времени изучить, – сказал я, – да и желания, признаться, тоже.

– Ареса ещё называют Богом Последних Дней, – сказала Камелия, – да ты не стой в проходе, присаживайся. Поговорим.

Не знаю почему – но я её послушался, и занял соседнюю скамейку.

– Миф о конце света? – спросил я.

– Ага, – кивнула она, – ты догадался, или попалось где-то? Вообще-то о таком догадаться сложно, если не интересоваться специально.

– Догадался, – холодно ответил я.

– Кстати, антропологи считают, что само существование такого мифа в большинстве верований и у нас, и на Фаэтоне, доказывает искусственное происхождение нашей системы, и жизни на наших планетах.

– Вот как? – спросил я, – я глядел информацию по Фаэтону в сети. Там никакие верования не упоминаются вовсе. Зачем они холодным сумасшедшим убийцам?

Камелия вздохнула, потом взглянула на меня своими огромными анимешными глазами.

– Да брось. Ты же очень умный человек. Идёт война. Мы тщательно культивируем образ врага, потому что сами хотим выжить. Фаэтонцы – они почти наше зеркало. Да, более централизованы и склонны к авторитаризму. Но и только. У них тоже есть семьи, дети, чувства, планы на будущее… вот только нам лучше об этом забыть. Потому что мы вынуждены их уничтожать.

У меня даже челюсть опустилась от таких откровений.

– Ты… ты опасно близка к измене, – заметил я, – а я человек военный.

– Гриша, мы ведь в храме Ареса. Или ты не в курсе? – она засмеялась, – это единственное место на корабле, где нет следящих и подслушивающих устройств. На самом деле нет – я проследила. Для этого он и создавался. Я настояла в Совете, мотивируя заботой о брате. Но на самом деле мне очень нужно было такое помещение для разговора с тобой.

– Что ж… – осторожно заметил я, пытаясь переварить полученную информацию, – вот мы и говорим.

– Кто ты, Гриша?

Признаюсь, я давно расслабился, и уже не ожидал этого вопроса. Он застал меня врасплох. Я опустил взгляд, разглядывая собственные ладони, лихорадочно пытаясь выработать линию поведения, которая не привела бы меня в лабораторные застенки, или в психушку. Я даже забыл, что мы в космосе, на пути к Венере – соревнуемся с вражеским кораблём в скорости.

– Извини, – вздохнула Камелия, – это было слишком «в лоб». Давай я сначала о себе пару слов. Ты ведь за несколько месяцев просто не мог детально разобраться в нашей властной системе, да? Много не знаешь и не понимаешь. Тем более что информация тебе давалась дозированно. Наша Конфедерация – глубоко технократическое образование. Высшую политическую власть осуществляют учёные. Я и моя семья – потомственная элита. Мы входим в Совет. Это мне на стол попали данные твоего генетического анализа, ещё когда ты находился в криокамере, и консилиум оценивал возможность твоего оживления. И это я убедила остальных, что ты – наш сверхсекретный проект.