Украсть богача - Рахул Райна

Через два дня у нас кончилась еда.

От голода Руди, должно быть, совсем голову потерял, потому что решил самостоятельно положить всему конец.

– Это я во всем виноват, – заявил он и попытался вырваться на улицу. – Я должен заплатить за то, что сделал, – выкрикнул он, но я отпихнул его от двери.

Прошло еще два дня, наши губы растрескались от жажды, мозги отупели от скуки, но в конце концов нам удалось уйти.

Придумала все Бхатнагар. Ей удалось-таки договориться с начальством. Я слышал, как она до ночи ругалась по телефону, и на пятый день чего-то добилась. Подошла к нам, объяснила, что вся эта ситуация тяготит ее боссов, и велела следовать за ней.

Мы вышли из студии. Мы поверили Бхатнагар. Просто взяли и вышли. Вдохнули свежий воздух. Протестующие встретили нас странными взглядами. Мы прошагали мимо них. Они не знали что делать.

Мы подошли к мешкам с песком, а нас так и не пристрелили. Считай, мы победили.

Инспектор полиции покачал головой и крикнул подчиненному:

– Скажи телевизионщикам, чтобы ушли минут на пять. – И подошел к нам.

– Что происходит? – спросил он. – Вы террористы. Идите в здание, или мы будем стрелять.

– Я старший следователь, – ответила Бхатнагар. – Я разговаривала с боссами. Все кончено. Мы выходим. Можете нас задержать. И хватит выпендриваться перед камерами.

И она прокричала ему что-то о воде и еде.

– Вам нужна рукопашная? Вам нужна красивая картинка для камер? – спросила она. – До Дивали два дня, идиот. Сегодня премьера нового фильма с Шах Рукхом. Кто на нас смотреть-то будет? Кому мы интересны? Задержите нас, и дело с концом. Студентов отправьте по домам. Позвоните начальству. А с нас хватит.

Она скрестила руки на груди и смерила инспектора взглядом. Он покачал головой и отошел в сторону. Видно, еще не привык к новому типу индийской женщины.

Мы стояли в тени полицейского фургона, коричневого, как навоз.

Сил ни у кого не осталось. Нас шатало, мы хлестали воду, как верблюды, и надеялись, что Бхатнагар права.

Оберой обезумел от страха. Трясся, как муниципальное здание, выстроенное на песке. Жадно пил воду, не сводил глаз с полицейских, прятался за нас, то и дело звонил кому-то и в панике говорил: «Пожалуйста, сэр, вы должны мне помочь, меня похитили пакистанские шпионы».

Полицейские на это только хмыкали. Никто не обращал на него внимания.

Чуть погодя вернулся инспектор.

– Арестовать их, – велел он. – Но не бить.

Бхатнагар удовлетворенно кивнула. Она сделала свое дело.

Мы протянули руки, чтобы на нас надели наручники.

Никто не сказал ни слова.

А потом нас повезли в тюрьму.

Двадцать один

В суде творился какой-то кошмар. Я вообще не понимал, что происходит.

Двенадцать сторон судились друг с другом из-за ущерба, и каждая старалась привлечь внимание; вдобавок против нас выступало государство – за то, что мы спровоцировали беспорядки, за все похищения, избиения, захват телестудии, ну, в общем, вы поняли, за все эти крутые киношные штуки.

Можно подумать, мы стали американцами – судимся, пишем бумаги, вместо того чтобы эффективно решать вопросы, как в старые добрые времена, угрозами, вечными проклятьями и убийством родственников врага.

Личные судебные дела до сих пор не закрыты, так и лежат в папках документов, подлежащих рассмотрению в каком-нибудь муниципальном суде, принося прибыль моим адвокатам. Раз в несколько месяцев они присылают мне толстые конверты со счетами, официальными обвинениями и требованиями передать суду аппаратуру.

Обвинения в шпионаже в пользу Пакистана исчезли, словно по волшебству. Оказалось, Народная партия уже не верит россказням некоего телепродюсера, покрывшего себя позором. Все притворились, будто ничего не произошло, и бац! – обвинения предъявлять не стали, и СМИ с нескрываемой радостью похоронили эту историю.

Думаете, хоть кого-то из шафрановых это смутило? Хоть один из политиков пострадал от последствий? Думаете, народ запомнил, как несколько дней подряд бунтовал из-за какой-то там шпионской истории?

Ошибаетесь.

Обероя отпустили как ни в чем не бывало. Он скрылся. Наверное, ездит сейчас по миру, покупает дорогие солнечные очки, рекламирует проекты телевикторин каждому, кто готов его слушать, и избегает людей по имени Рудракш.

Пусть я вел себя как дурак.

Что бы я ни говорил об Оберое, его друзьях-политиках, отношениях между классами, но я хотя бы поступал как зрелый, ответственный человек. Прошлое прошло. У меня была невеста. Я трудился на благо международных отношений и собственного обеспеченного будущего.

Я позволил себе мечтать.

Никогда так не делайте, друзья. Не думайте о будущем. Живите одним днем, как учит нас дхарма и двойная бухгалтерия. В будущем всегда найдется тот, кто захочет вас поиметь, и, увы, не в хорошем смысле.

Меня выпустили под залог. Я полагал, что все сойдет мне с рук. Перебрался к Прии, планировал съездить в Ахмедабад познакомиться с ее родителями, подумывал возобновить выпуски викторины.

Поэтому, когда меня арестовали за мошенничество на экзаменах и разлучили с любимой женщиной, я почувствовал себя полным идиотом.

Полицейские явились утром, через две недели после окончания осады. Я сперва решил, что инспектор заглянул выпить чаю и уточнить какие-то подробности, но он вручил мне судебную повестку, и мир мой развалился на куски.

Меня отвезли в участок, втащили в душную комнату, кишевшую полицейскими. И зачитали обвинение.

Рамеш Кумар. Мошенничество на экзаменах. Максимальная мера наказания – пять лет тюрьмы.

Бхатнагар не подкачала. Она четыре дня сражалась за меня в душном зале, битком набитом адвокатами, мелкими клерками и секретарями, которые записывали каждый комариный писк.

Вид у нее был деловой и сосредоточенный. Форма отглажена до хруста, прическа волосок к волоску.

Четыре дня она пыталась меня отбить. И без толку. Было ясно, что меня посадят. Они нашли бывших моих клиентов, которые охотно дали показания. Распечатки звонков. Электронная переписка.

В последний день, когда заседание завершилось и все потянулись к выходу из зала, мы с Бхатнагар посмотрели друг другу в глаза.

– Прости, что не сумела помочь, Рамеш, – проговорила она, когда последний помощник инспектора наконец перестал на нас таращиться и вышел. – Мои боссы. Им нужно было найти виновного. Я пыталась их вразумить. Но ты оказался идеальным кандидатом.

«Да у меня всю жизнь так», – подумал я.

Если бы снимали фильм, там была бы Прия, и она крикнула бы Бхатнагар: «Они не имеют права! Так нельзя! Он же вам помогал!», и Бхатнагар бросилась бы к боссам, заставила бы их изменить решение, и на этих кадрах вступила бы испанская гитара, а за ней – детский хор.

Но увы.

У меня