Конец лета - Андерс де ла Мотт

Мужчина в комнате так увлекся, что не услышал, как вошла Вероника. На нем были перчатки, на голове – низко надвинутая шапочка. Повернувшись спиной к двери, он склонился над туалетным столиком и рылся в маминых украшениях. Вероника прицелилась, сняла ружье с предохранителя.

– Не двигаться! Иначе снесу тебе голову!

Мужчина вздрогнул. Он поднял руки и медленно обернулся, несмотря на предупреждение. Вероника согнула палец на спусковом крючке. Пульс грохотал в барабанных перепонках.

– Н-не стреляй, Вероника, это я.

Она узнала и голос, и голубые глаза еще до того, как мужчина медленно потянул вверх шапочку. Исак.

– Какого хрена ты здесь делаешь? – выговорила Вероника, когда первое потрясение прошло. Она по-прежнему целилась в него, даже немного приподняла дробовик, когда ей показалось, что он хочет шагнуть к ней. Исак выставил перед собой руки.

– Огнестрельное оружие меня нервирует. Особенно когда целятся мне в лицо.

Он пытался говорить шутливо, но Вероника слышала, что он напуган, и даже не подумала отвести стволы в сторону.

– Ты что, собрался стащить мамины драгоценности?

Исак не ответил. Он позволил себе медленно опустить руки, и они повисли вдоль тела.

– Все не так, как выглядит. Я не вор.

– Да ну? – Вероника кивнула на выдвинутые ящики столика. – Ты знал, что во время праздника в доме никого не будет. Знал, где запасной ключ. Кстати, как ты добрался сюда?

– Позаимствовал в городе мотоцикл.

– Хочешь сказать – угнал?

Исак не стал этого отрицать, только пожал плечами.

– Ты был здесь и раньше, – констатировала она. – В розарии. Это за тобой я гналась.

Он вскинул руки в жесте, который она истолковала как «да».

– И в моей квартире?

Исак неохотно кивнул.

– Увидел, что окно открыто. Я не собирался ничего красть, ни тогда, ни сейчас.

– Неужели? Тогда что ты здесь делаешь посреди ночи?

Исак тяжело вздохнул.

– Пытаюсь докопаться до правды. Выяснить, что на самом деле случилось с Билли.

Исак вроде бы говорил правду, но с другой стороны, он уже лгал ей, причем очень убедительно.

– Зачем? Если ты не мой брат, то почему тебя так интересует дело двадцатилетней давности, которое не имеет к тебе ни малейшего отношения?

Исак поколебался, обдумывая ответ.

– Помнишь, я рассказывал, что после маминой смерти, прошлой весной, нашел документы на свое усыновление?

Он снова помолчал, дожидаясь, когда она кивнет.

– Они меня не особо удивили. Я давно знал, что меня усыновили, хотя и не помнил своих биологических родителей. Мои новые родители не любили говорить об этом, и когда я прочитал документы, то понял, почему. Мою биологическую мать звали Пернилла… Нилла. Когда мне исполнилось пять лет, она осталась одна и не могла больше содержать нас с сестрой. Поэтому меня и мою сестру Осу отдали в две разные семьи. Мне удалось найти сестру. Она живет в Евле, ждет первенца. Сестра хорошо помнит и меня, и наших настоящих родителей, хотя и изо всех сил старалась забыть их. Наша биологическая мать умерла в восемьдесят девятом от рака, а отец…

Исак привычно улыбнулся, но Вероника различила под улыбкой серьезность. Потом – печаль. И вдруг поняла, что он сейчас скажет. Поняла, какой фрагмент головоломки он скрывал от нее, даже поняла, почему.

– Нашего биологического отца, – бесстрастно сказал Исак, – звали Томми Роот.

Вероника опустила дробовик, поставила его на предохранитель и знаком велела Исаку сесть на кровать. – Когда я разыскал Осу, она ужасно удивилась и так же ужасно разозлилась, – продолжил он свой рассказ. – Захлопнула дверь у меня перед носом, грозилась вызвать полицию. Потом немного смягчилась. Летом восемьдесят третьего ей было семь, и она помнит слишком многое.

Он снял перчатки, провел пятерней по светлым волосам.

– Оса старалась все забыть, и это не удивительно. Кому хочется помнить о том, что твой отец убил ребенка? – Исак снова попытался улыбнуться. – У меня была бурная юность. Детский дом, надзор над условно осужденным, несколько месяцев в тюрьме. В основном по мелочи. Кражи, угон машин, езда без прав. – Он устало махнул рукой. – Участие в разборках. Но я всегда знал, что насилие – это не мое. Я скорее из тех, кого бьют, чем из тех, кто бьет. Надеюсь, ты меня понимаешь.

Вероника поймала свое отражение в зеркале на туалетном столике и увидела, как сжались у нее челюсти – гримаса, напомнившая ей о матери. Она сделала над собой усилие и расслабила подбородок.

– После встречи с Осой я начал размышлять, – продолжал Исак. – Она-то уже сто раз все передумала, но для меня это было как гром среди ясного неба. Если наш отец убил ребенка… – Он запнулся, взглянул на нее с выражением покорности на лице. – Какие качества я мог унаследовать? Каков отец, таков и сын…

– И ты решил узнать больше? Ты приехал сюда, начал вынюхивать, разыскал меня в Стокгольме…

Исак медленно кивнул.

– Звучит по-дурацки, но я надеялся, что это меня куда-нибудь приведет. Я хотел понять, почему Томми сделал то, что сделал. Или же – доказать его невиновность. В общем, найти что-то, за что мы с Осой сможем уцепиться.

– Почему ты не рассказал этого в мотеле? После того, как мы…

– Я хотел, но не осмелился. Иногда проще соврать. К тому же ты мне нравишься…

Вероника глубоко вдохнула и выдохнула, пытаясь навести порядок в мыслях, вихрем проносившихся в голове. Странно, но возмущения почти не было. Скорее – решимость и удовлетворение. Словно она и впрямь чего-то добилась. Вероника была уверена: сейчас Исак говорил правду. Она даже понимала, зачем этот человек, защищаясь, громоздил одну ложь на другую. Теперь, когда его тайна раскрылась, Вероника видела, насколько брошенным Исак себя чувствует. Видела, какой он ранимый. Ей стало почти жаль его. Он тоже жертва, как и она сама. Еще один несчастный, который, сам того не сознавая, всю жизнь жил в тени лета восемьдесят третьего.

– Зачем ты положил камень на мамину могилу?

Он пожал плечами.

– Не знаю. В знак уважения. Может, чтобы попросить прощения, за себя и Осу. Глупо, я знаю. – Исак замолчал, отвернулся.

– И какую же зацепку ты надеялся найти в этой спальне? – спросила Вероника. Он снова пожал плечами.

– Не знаю. Ты рассказала, что твой папа ничего здесь не менял с того вечера, как пропал Билли, и мне ужасно захотелось увидеть эти комнаты собственными глазами. Что-то вроде последней попытки.

Вероника подошла к столику, в котором рылся Исак. Ящики были выдвинуты. Задвигая их, Вероника заметила украшения, блеск атласа… На столике – мамина фотография в рамке. Рядом с ней – ваза с двенадцатью прекрасными розами «магдалена», почти безупречный букет. Одна роза наклонилась – наверное, Исак задел. Лепестки нежные, словно бархатные. В воздухе пахнет цветами. Вероника не была здесь двадцать лет и, как и в комнате Билли, теперь словно шагнула прямо в детство. В этой спальне остановилось время. За приоткрытой дверцей платяного шкафа рядком висели мамины платья и жакеты. Вероника провела ладонью по ткани, наклонилась, вдохнула запах.