Серая мать - Анна Константиновна Одинцова

губы. На шелушащемся без должного ухода лице заиграли желваки.

– А я почти поверила, – скорее выплюнула, чем произнесла она. – Ценой ошибки могут быть наши жизни? Или все-таки в первую очередь твоя?

Взгляд Семена был прикован к мятому пакетику с «солью», лежащему на полу. Он ведь выкинул его, точно выкинул. Смыл в унитаз. Он ведь помнил, как…

– Я думала, что ты не ешь и не спишь, потому что болен, потому что это место так влияет на тебя, а на самом деле ты все это время продолжал сидеть на наркоте?

Смысл Олесиных слов постепенно доходил до Семена. Всего одно недоразумение, и она сразу решила, что…

Что ты гнилой торчок. Что ты ей врал. Что твой рассказ про Центр и все остальное гроша ломаного не стоит.

– И сколько у тебя там еще? – Олеся пнула рюкзак Семена, прислоненный к потрескавшемуся подлокотнику дивана – Друг предложил работу в Сочи, ага. Подзаработать не вышло, так чего товару зря пропадать, да?

Зудящие жгутики натянулись, пронзая плоть раскаленной проволокой.

Она считает, что все поняла. Что видит тебя насквозь. Потому что ты гнилой торчок, у которого нет и никогда не будет внутреннего стержня.

– Заткнись! – выкрикнул Семен, сжимая кулаки. Проволока плавилась, заполняя сосуды металлом вместо крови, но он не мог даже сдвинуться с места. Он был заперт в подвале. Опять.

– Думаешь, ты особенный? – Олеся не собиралась молчать; девушка, которой было неловко разговаривать с соседями, не узнав их имени-отчества, исчезла. – Думаешь, полежал разок в платной клинике, и теперь все будут тобой восхищаться? Всё прощать? Сочувствовать твоим мучениям?

Кипящий проволочный металл распирал изнутри.

Теперь ты другой человек. Тебе больше не место в подвале. Хотя… что она-то может знать об этом?

– Да что ты знаешь о мучениях! – Расплавленный металл хлынул наружу, потек с языка, и остановить этот поток было уже невозможно. Впрочем, Семен и не хотел. Не хотел больше молчать, не хотел стыдиться самого себя. Выходит, он гнилой торчок? А как насчет того, чем он за это расплатился? Как насчет того, через что он прошел, чтобы перестать быть таким?

– Ты когда-нибудь боялась собственной матери? Боялась, что родная мать зарежет тебя ножницами, потому что не верит, что ты – это ты? Ты бежала когда-нибудь из собственного дома в другой город, чтобы в тебя не тыкали пальцем твои же бывшие друзья, а?! – Голос Семена делался все громче, с губ срывались капельки слюны; закаменевшее напряжение сжатых кулаков передавалось рукам, плечам и всему вытянувшемуся струной телу. – Ты когда-нибудь просыпалась рядом с трупом любимого человека? А потом каждую ночь, снова и снова, видела это во сне?! А твой собственный отец когда-нибудь запирал тебя в подвале?! Думаешь, меня тогда ломало больше двух недель?! Нет! Он просто запил! Сказал, что ему было больно слышать мои крики, и поэтому он свалил из дома и запил! – Рот наполняла металлическая горечь, выплескивающаяся откуда-то из глубины, оттуда, куда Семен никогда не рисковал заглядывать. – Три дня! Без еды! Без воды! Почти без света! Только я и засранное ведро! Только я и этот подвал! Как тебе такая реабилитация, а?!

Голос Семена охрип от крика, лицо горело. Выкрикнув последние слова, он несколько раз глубоко вдохнул и выдохнул. Сердце колотилось, как от быстрого бега. Но скребущего внутри зуда больше не было, и он откуда-то знал, что на этот раз избавился от него навсегда. Почему же тогда так тяжело дышать? Почему вместо легкости пришло опустошение?

– Ты не в себе, – совсем рядом прозвучал Олесин голос. – Ты болен. Тебе лучше не ходить с нами.

Бесцветная, почти автоматическая речь. Лицо девушки было непроницаемым, а взгляд, похоже, снова обращен в тоннель. От недавней вспышки эмоций не осталось и следа.

Она списала тебя со счетов. Думает, что возиться с тобой бессмысленно. Но ты ведь теперь другой человек, верно? А это твой новый мир. Новая жизнь. Здесь все может быть по-новому.

– Я пойду с вами, – голос Семена тоже звучал механически, и это было даже к лучшему. Механический – значит твердый.

Семен тоже мог взять себя в руки, мог сосредоточиться на текущей проблеме, отбросив все лишнее.

У тебя ЕСТЬ внутренний стержень.

– Чем ты поможешь? Ты еле на ногах стоишь.

Страдания закаляют человека. У тебя достаточно сил.

– Я пойду с вами, – повторил Семен.

– Пусть идет, пусть, – вдруг подал голос Толенька, до этого топтавшийся возле кухонной раковины.

Семен посмотрел на него, но Толенька уже отвернулся. Его покрытые коростой босые ступни снова зашуршали по полу, нося его туда-сюда вдоль кухонного гарнитура.

– Толенька тоже казался слабым, – бросил он на ходу, не отрывая глаз от пола. – А на самом деле не так, совсем не так! Пусть идет. Поможет.

Олеся молча пожала плечами.

– Когда?

Она обращалась к Толеньке, но Семен не дал ему ответить.

– Когда? – переспросил он. – То есть ты все уже решила? А как насчет остальных? С ними ты поговорить не хочешь?

– А есть смысл?

– А что, нет?

– Они старики. Виктор Иванович точно не пойдет с нами, а его жена… Ты сам знаешь. Так что…

Олеся снова пожала плечами, показывая, что вопрос закрыт.

Она думает, что может все за всех решать. Но ты тоже можешь принимать решения.

Семен оторвал одну стопу от пола. Маленький, медленный шаг, словно сквозь патоку. Сделать следующий оказалось легче. Семен направлялся в прихожую.

– Так ты идешь? – Он остановился на пороге гостиной, глядя на Олесю. – Или они просто чокнутые старики, слишком слабые и беспомощные, чтобы брать их в расчет? Просто мусор, да? Вроде нас, наркоманов?

Он надеялся, что Олеся отведет взгляд. Или, по крайней мере, попытается снова обесцветить свои эмоции, приглушить то, что закипает внутри. Что бы с ними здесь ни произошло, Семен не мог поверить, что там – внутри – ничего не осталось.

Но вместо этого Олеся продолжала буравить его взглядом, как будто он, а не она, должен был смутиться и отступить. Контур ее челюстей казался резче, а губы – площе. Лицо хищной рыбы. Именно так она и выглядела.

Плавным рыбьим движением Олеся приблизилась к нему почти вплотную. Ее волосы больше не пахли шампунем, дыхание было несвежим. И эта внезапная близость к ней уже не волновала, а… пугала.

– Мы сходим к ним, – тихо процедила она, – но если за это время Серая Мать проснется… Если все сорвется из-за этого…

Семен не заметил, когда и как Олеся успела вытащить нож. Он даже не догадывался, что тот постоянно при ней. Только