Танцующая на ветру - Наталия Терентьева

– Что там увидела интересного? – Ростовцев посмотрел на меня в зеркало, перед которым приводил себя в порядок. – Это очень старый спектакль. Больше тридцати лет шел, но сняли его, всё, устарел морально.

– У нас с вами, кажется, одинаковые уши, – негромко проговорила я.

– Да? Ну-ка иди сюда, поближе… – Ростовцев обнял меня, и мы вместе стали смотреть в зеркало на свои уши. – Вот. А ты говоришь – генетическая экспертиза. Сколько людей, столько и ушей. Одинаковых ушей у чужих людей не бывает. Таков у нас ответ, да? – Он посмотрел на меня и улыбнулся.

Я чуть отодвинулась, чтобы удобнее было смотреть ему в глаза.

– Да, – не очень уверенно ответила я, не понимая, кому мы должны отвечать. Он и я.

Я никогда не говорю «мы», не разрешаю себе. В детдоме поначалу это было удобно, за «мы» всегда можно было спрятаться, снять с себя ответственность, вину, обязательства… И в какой-то момент мне даже понравилось – можно раствориться, не чувствуя своего «я». А потом я поняла – получается, я часто делаю вместе со всеми то, чего никогда бы не сделала одна. Смеюсь над кем-то, тащу из столовой хлеб, пока кто-то отвлекает повариху, на чем-то настаиваю, не понимая, зачем мне это надо, вредничаю, подличаю…

В детдоме я, наверно, не была такой уж белой вороной, оригиналов у нас и без меня хватало, один Артем чего стоил. Но последние два года жизни там я никогда не примыкала «ко всем» лишь потому, что быть в толпе удобней. Мне, конечно, очень помогла Пашина любовь. Пашу побаивались – и не зря, он дерется до последнего, до победы, своей или чужой, не важно, и все знали, что меня лучше не трогать – не только потому что у меня острый язык, я молчу-молчу, а потом отрежу, но главное, из-за Паши. Правда, мне от Паши самой было столько неприятностей – из-за его ревности, из-за оголтелой несчастной любви.

– У вас есть нитки? – спросила я.

– Нитки? – удивился Ростовцев.

– Да, и иголка. Я хочу куртку зашить, она у меня по дороге порвалась.

– Сейчас…

Ростовцев выглянул, позвал какую-то женщину, которая собирала по гримеркам костюмы, она принесла мне иголку с ниткой, дружелюбно улыбаясь, даже предложила помочь. Я отказалась и быстро зашила себе куртку, прямо поверху, чтобы не задерживать Ростовцева, который уже собрался.

– Ну-с, пошли! – Он приобнял меня, и мы так прошли через весь театр.

Кто-то прощался с ним, кто-то махал рукой. В узком месте мы дали дорогу женщине, тащившей ворох костюмов. Она улыбнулась Ростовцеву, а он сказал:

– Вот, моя Руся…

Женщина кивнула, быстро взглянув на меня. Больше он ничего не сказал, а от избытка новых, необычных и неожиданных чувств даже забыла про свою болезнь. Потрогала лоб – кажется, и температуры нет.

– Голова болит? – заботливо спросил Ростовцев.

– Нет, нет, все хорошо, не волнуйтесь… – проговорила я.

– Давай ты будешь меня на «ты» звать, внучка! – попросил Ростовцев.

– Хорошо, попробую…

Машину он вел бодро и ловко, просто удивительно для водителя такого пожилого возраста. У меня пикали и пикали сообщения в сумке, но я не доставала телефон. Я могла догадываться, от кого они. Я решила ничего пока не отвечать Виктору Сергеевичу вообще, несмотря на то что он приходил навещать меня в больницу и в общежитие, пока я так долго спала, а Паше чуть позже ответить, что я в Москве. Даже если он ринется искать меня в Москву, вряд ли сразу найдет.

Пока мы ехали, я всё хотела спросить, с кем он живет, что скажет его жена, где дети и внуки и далеко ли нам ехать. Но Ростовцев, как только мы сели, сказал: «Устал. Очень нервно. Давно не играли. Много текста», включил негромкую музыку и так мы ехали, под приятную инструментальную музыку, молча, мне показалось, совсем недолго, меньше получаса. Ростовцев заехал во двор через шлагбаум и припарковался у подъезда. Дом был старый, семиэтажный, дверь тоже очень старая. А подъезд внутри оказался хорошо отремонтированным, светлым, в лифте темно-синие панели мерцали, как будто по ним пробегали огоньки.

– Проходи… – Ростовцев открыл дверь своим ключом.

Мы зашли в квартиру. Когда в прихожей зажегся свет, я поняла, что квартира очень большая и что в ней, кажется, кто-то еще есть.

Навстречу нам выбежал очаровательный спаниель с рыжеватой мягкой шерсткой.

– Можно погладить? – спросила я.

– Нужно! – засмеялся Ростовцев. – Тошка любит ласку. Такой вот ласковый у меня мальчик. С тобой гуляли? Приходила Лена? Лена – моя дочь, – пояснил мне Ростовцев. – Она недалеко живет. А сын – далеко, счастья ищет за океаном. Не находит, правда, никак, но признать этого не хочет. Окончил ВГИК, решил почему-то, что его гениальные идеи в Голливуде кому-то больше нужны, чем здесь. Уехал. Что делает, толком не говорит, но в кино пока его работ не видно. Проходи, вот сюда, здесь кухня.

– Давно он там? – осторожно спросила я, идя за ним.

– Да уж лет шестнадцать, наверное. Общаемся, конечно… И с внуками, иностранцами тоже…

Я не уверена была, что удобно любопытничать, но Ростовцев оглянулся на меня, словно ожидая вопроса.

– Почему иностранцы? – спросила я. – Он там женился?

– Да нет, женился здесь, двое в Москве родились. Девочка уже там. Да ты на лица их посмотри. Вот, все трое.

Ростовцев открыл крышку ноутбука, стоявшего на столе в большой кухне, и показал мне фотографии.

– Ну что, русские это люди? Или американские?

– Американские, – засмеялась я.

– Как ты смеешься… – покачал головой Ростовцев. – Галочку вижу в тебе… Ну давай, открывай холодильник, руки только помой. Вон там ванная комната. – Он неопределенно махнул головой.

Я вышла из кухни и прислушалась. Ведь мне казалось, что в доме еще кто-то есть, кроме нас… Может быть, это спаниель возился? Я огляделась. Неудобно как-то спросить про жену, сам он не говорит… Я прошла по длинному, не очень широкому коридору, рассматривая попутно фотографии. Вот Ростовцев молодой, вон он с двумя детьми и высокой, красивой женщиной, наверное, женой. Эту фотографию я видела в Интернете…

Роли, роли… Я уже поняла, что он играл роли или хороших людей, но как-то растерявшихся, заблудившихся в жизни, или не очень хороших. Немцев, предателей – в военных фильмов, неверных друзей главного героя… Но ведь так бывает – что-то есть во внешности, что не соответствует внутреннему содержанию? Мне Ростовцев показался человеком не слишком открытым, но хорошим и честным. Взгляд ведь говорит все о человеке. Подделать взгляд невозможно. А взгляд у него очень хороший. Добрый, искренний, чуть ироничный, умный.

В ванной было много полотенец и две зубные щетки. Из чего я решила, что в квартире живет еще кто-то.

Когда я вернулась на кухню, Ростовцев достал бутылку вина и два бокала.

– Тебе можно вина?