Танцующая на ветру - Наталия Терентьева

В театре я была не первый раз. С мамой мы ходили в театр, но это было давно, в какой-то другой жизни, о которой я помню словно о чем-то прочитанном или увиденном в кино. Было, конечно, но как будто бы и не было. Один раз мы ходили на представление перед Новым годом в поселок, куда приезжал областной театр. Мне было плохо видно и слышно, и спектакль поэтому совершенно не понравился.

Сейчас я сидела в самом центре на третьем ряду, и казалось, что актеры играют только для меня. Ростовцева все никак не было. Уже прошло, наверное, полчаса, а он все никак не появлялся. И вдруг мне стало как-то страшно. А если у него из-за меня случился новый инфаркт? Из-за волнения… В больницу тогда он попал с инфарктом… Но ведь они тогда бы не играли, наверное… Закрыли бы занавес.... Может быть, доиграют до его появления, а потом скажут – извините, на сегодня – всё?..

Герои прибавлялись и прибавлялись, а моего дедушки все не было. Моего дедушки… Я остановила себя. Может быть, не стоит привыкать? К хорошему привыкнуть так легко…

Наконец, когда уже казалось, что в пьесе все ясно, и никто новый появиться не может, на сцену вышел Ростовцев. Я его, конечно, узнала, хотя в этих серых обносках его узнать было трудно. С ним в паре была довольно молодая актриса, крупная, грузная. И стало ясно, что все, что было до этого – лишь прелюдия, вступление. Ростовцев играл старика, так о нем и говорили, и сама пьеса называлась «Старик». Я не заметила, как невероятно увлеклась.

Ничего необыкновенного в сюжете не было. Старый человек, бедный, приходит в дом преуспевающего. Понятно из слов, что когда-то они были знакомы, при каких-то не самых приятных обстоятельствах. Меня захватило действие, хотя на самом деле там почти ничего не происходило. А при этом было такое напряжение, что я забыла обо всем – о Любе, о том, что на сцене – мой близкий родственник, о том, что я пока не знаю, где буду ночевать, о своем неважном самочувствии… Старик пришел в дом своего старого знакомого с непонятной целью – что-то узнать, или за что-то отомстить, или, наоборот, постараться что-то простить, заглянув тому в глаза. Вот это и создавало напряжение и не отпускало.

Ростовцев как будто вовсе и не играл. Разговаривал негромко, но внятно, и как-то по-другому – суше, отрывистее, чем в жизни, как будто что-то мешало ему говорить, что-то, что точило и точило его изнутри.

Как-то неожиданно наступил конец, быстро, на совершенно непонятном месте… Похлопали совсем чуть-чуть. Я растерянно оглянулась вокруг себя. Интересно, я одна ничего не поняла? Я заметила, что не все люди встают со своих мест. Значит, это антракт!.. Просто я немного дикая и в театре давно не была.

Я пожалела, что не взяла сумку у Ростовцева, там у меня остался телефон, конфета… Но идти к нему в гримерку в антракт я не решилась. Мало ли, может быть, ему надо отдохнуть, настроиться…

Я походила по театру, осторожно заглянув в огромное зеркало на лестнице и удостоверившись, что я выгляжу очень скромно, но вполне прилично, никто не бросится выгонять меня или подавать милостыню… Портрет Ростовцева висел на самом видном месте, значит, он – один из ведущих актеров этого театра. Удивительно, как же все это удивительно… Мне хотелось рассказать кому-то обо всем этом, и я решила, что сегодня же попробую написать или даже позвонить Маше. Она – единственный человек, которому я полностью могу доверять. Или почти полностью. Ведь у меня нет гарантии, что она не расскажет что-то своей маме, а мама ко мне не очень хорошо относится, думая, что я могу испортить Машу, потому что сама живу безо всяких ограничений. Она думает почему-то, что ограничения обязательно должны налагаться на человека извне. А если я в силах сама себя ограничивать?

Второе действие пролетело незаметно. Я несколько раз меняла мнение – кто же прав – старик, которого играл Ростовцев, или тот человек, к которому он пришел, и с которым, как выяснилось, они вместе были на каторге. Только старик отсидел свои двенадцать лет, а тот человек сбежал и потом хорошо устроился в жизни, даже разбогател.

В самом сюжете пьесы был такой интересный психологический ребус, что его можно было бы разгадывать и размышлять над ним и без участия таких великолепных актеров, музыки, пения. Я никогда не слышала подобного пения – идущего откуда-то из самой души, из глубины, я не все слова поняла, хотя песни были и на русском языке, но они словно все перевернули во мне.

Три девушки сидели с краю на сцене, как будто на деревенской улице или на городской, но на самой окраине, где людей мало, а простору много, и пели все действие, никак больше не участвуя в нем. Иногда они пели, а другие актеры разговаривали, смеялись, ругались… Иногда во время их пения все поворачивались и смотрели на них. Кто-то подходил, садился поближе, подпевал, девушки улыбались ему. Это было необычно, совершенно непохоже на то, что я видела по телевизору, на то, что могла себе вообразить при слове «театр» и «спектакль»…

Мне так все нравилось, что когда все вышли кланяться, я чуть было не расплакалась, понимая, как это глупо, ведь плакать совершенно не от чего – пьеса вообще не предполагала таких эмоций, но спектакль тронул меня до глубины души. Хотя и непонятно чем. Всем. Музыкой, костюмами – простыми, красивейшими, светлыми. Три основных тона были в оформлении – светлый, как цвет выбеленного льна, еще светло-серый и ярко-красный.

Мне показалось, что Ростовцев увидел меня, поклонился именно мне. И это было невероятное ощущение, сказочное, волшебное.

Переполненная эмоциями, я прошла за кулисы к своему… дедушке. Да, дедушке. Теперь у меня есть не только какой-то ненастоящий папа, а дедушка.

– Ну как? – Ростовцев обнял меня.

– Мне очень понравилось! – искренне сказала я.

Ростовцев улыбнулся:

– Ты как, кстати, называть меня будешь?

– А как надо?

– Ну, даже не знаю… – засмеялся он. – Другие внуки зовут или просто дедом, или дедом Лешей… Как тебе больше нравится.

Я растерянно пожала плечами.

– Алексей Игнатьевич, наверное… Я пока не привыкла…

– Да чего уж тут привыкать! – Он поцеловал меня в щеку. – Ерунду не говори. Сейчас поедем к нам.

– К вам? – ужаснулась я. – В смысле?

– Конечно. А ты, что, собиралась сейчас возвращаться к себе?

Я успела рассказать Ростовцеву до спектакля о том, где я учусь, живу, что я поступила сама в училище, за что он очень меня похвалил.

Я пожала плечами:

– Ну, не знаю…

– Знать тут даже нечего! Глупости какие! Сейчас я разгримируюсь…

Он был уже переодет в свою обычную одежду. И никакого грима особенного я у него не видела.

– Что удивляешься? Так у меня же тон на лице, надо стереть. В сценическом свете иначе все лица плоские, бледные.

Он стал не торопясь вытирать грим, а я рассматривала несколько фотографий, висящих по стенам. На одной, где он был в одежде гусара, Ростовцев напоминал мне саму меня. Паша недавно меня фотографировал и послал фотографию. Такой же внимательный и чуть прищуренный взгляд, уголки губ приподняты в улыбке, но улыбки на лице нет… Уши такие же…