Танцующая на ветру - Наталия Терентьева

– Моя жена Татьяна умерла шесть лет назад, – просто ответил Ростовцев. – Не хотела быть старой и не стала старой. Поставила себе срок. Она была моложе меня на двенадцать лет. Всегда говорила – вот как начну стареть, превращаться в старушку, так и уйду.

Я замерла, слушая это.

– А… как она ушла? – все же спросила я, понимая, что, наверное, это не нужно спрашивать. – То есть…

– Нет, – вздохнул Ростовцев, – она, конечно, не сама ушла. Просто как-то совпало… Как говорила, так и вышло. Начала стареть, правда, что-то такое поменялось – в лице, в походке… Ну и что!.. Она-то как была моя любимая жена, так и осталась. И для детей любимая мать. А она очень переживала. Я не понимал, не поддерживал ее переживаний. Было бы о чем переживать! Ну и потом… тромб. Не знаю… – Он покрутил головой, потер сердце. Я поняла, что ему по-прежнему тяжело об этом говорить.

– Простите, пожалуйста… – проговорила я. Не надо было мне любопытничать, конечно. – Простите меня.

– Да ну что ты!.. – Ростовцев приобнял меня, поцеловал в макушку. – Иди спать, наговоримся еще. Вот видишь, и мне теперь веселее жить будет. А то я как сыч.

– А Лена?

– Лена… Не уживаемся мы с ней. Да у нее и квартира есть своя, с котами. А я котов не очень люблю. Я бы собаку завел. Да вот как подумаю, что утром вскакивать и бежать с ней на улицу…

– Я бы могла… – тихо сказала я.

– Да? Ты не соня?

– Нет, я по утрам бегаю.

– Да что ты говоришь!.. Умница. Хорошо, договорились. В выходные поедем собаку выбирать в питомник. Я бы взял брошенную. Ну как, остаешься?

Я кивнула, не в силах поверить всему, что происходит. Еще и собака. Только мне ведь надо сначала найти Любу. Я решила сейчас ничего не говорить Ростовцеву, потому что решать я ничего в этот момент не могла. И говорить больше не могла. Падала с ног.

Пока я стелила постель, мне показалось, что Ростовцев с кем-то разговаривает крайне нервно. Я даже стала прислушиваться, хотя это и не очень удобно. Но я услышала слово «Галочка» и подумала, что речь идет обо мне. Еще я слышала, как он несколько раз говорил «Лена», и поняла, что это, наверное, его дочь – беспокоится, выпил ли он таблетки и лег ли спать вовремя.

Я легла. Стало тихо, потом снова зазвонил телефон – веселая латиноамериканская мелодия, у Ростовцева такой озорной звонок в телефоне. И он снова стал разговаривать. В тишине квартиры было слышно довольно хорошо, как он несколько раз сказал резко: «Нет!» Потом, мне показалось, он что-то говорил про уши… Я хотела послушать – вдруг это как раз про мои уши, которые так похожи на его… И уснула.

Спала я крепко, но мне снились кошмары. Паша, набрасывавшийся на меня с кулаками и как-то незаметно превращавшийся в Виктора Сергеевича, это было очень неприятно, я убегала, убегала, а он гнался за мной – огромный, неуправляемый, весь красный, потный… И я чувствовала во сне такое отвращение к нему – к ним, они же сливались в одного человека – которого в реальности никогда на самом деле не испытываю. Но сон – ведь это тоже я…

Я проснулась и не поняла, где я. Это было очень страшно. А потом в мгновение вспомнила весь вчерашний день и не поверила. Нет… Неужели это все правда?

Я спустила ноги на пол. Под ногами был мягкий коврик. За окном – большое дерево, все в снегу, за ночь выпал снег. Как странно всё…

Я подошла к окну. Красивый двор, с высокими деревьями, семиэтажными домами… Я такой Москвы и не знаю. Это не похоже ни на наш первый дом, с полукруглым окном, ни на ту квартиру, откуда меня забирали в детский дом и где теперь живет папа – в доме, по которому пошла трещина. Трещина пошла и по всей его жизни, как я понимаю, раз ему приходится прибегать к таким уловкам…

Я оделась и вышла в коридор. В квартире было очень тихо, Ростовцев, наверное, еще спал. На часах было только восемь. Но я привыкла рано вставать и, к сожалению, даже в те дни, когда можно выспаться, просыпаюсь.

Я тихонько умылась, прошла на кухню и, стараясь не шуметь, приготовила себе чай. Рыться по шкафчикам в поисках еды я не стала, а заварка стояла на столе со вчерашнего дня. Посуда с нашего ужина была аккуратно помыта и сушилась. Аккуратный человек Ростовцев. Мой дед… Как я вчера глотнула этого вина… Зачем, почему… От избытка чувств, от волнения, от всех сумасшедших событий, которые происходили за весь день, как будто целый месяц или даже год… Андрей… Интересно, написал ли он что-то…

Я взяла телефон, включила Интернет. Да, написал. «Сможешь сегодня прийти в 12 на Тверскую?» Он писал это ночью. Как маленький мальчик… Не знает, где я, что я, вернулась ли к себе или еще в Москве… Но ведь он мне нравится, я хочу его видеть… Я подумала и написала: «Да, наверное, смогу. На Тверскую – куда именно?» Наверное, москвичи понимают, что такое «встретиться на Тверской», а я – нет. Я тоже москвичка, но бывшая.

На кухне у Ростовцева было очень уютно. Тепло, приятная рыже-коричневая плитка, почему-то тоже теплая… Я потрогала пол рукой. Правда, пол теплый… Надо же, подогревается как-то. Красивая деревянная мебель с медными ручками, большой круглый стол, как в фильмах про старую жизнь, кремовые легкие занавески на высоком окне, на подоконнике цветок – мрачный, но красивый, с толстыми мясистыми голубыми листьями, на которых растут мощные иголки. Такой цветок не потрогаешь…

На столе были сушки, я поела их с чаем, налила вторую чашку. Кажется, болезнь моя стала отступать. Я не чувствовала жара в голове, горло не болело, я попробовала покашлять – и грудь не болит. Все-таки у меня сильный организм, спасибо маме и моим каждодневным тренировкам. Я не стала бегать у Ростовцева во дворе, даже зарядку не делала, как-то растерялась пока в новой обстановке. Да и бегать не в чем – сапоги мои еле живы после всех походов.

Я решила, пока спит Ростовцев, написать Маше. Ведь она – тот человек, кто может меня понять. Я надеюсь, что переписываться ей мама со мной не запретит. Если Машиной маме интересно, она может посмотреть нашу переписку и убедиться, что ни призывов к насилию, ни рекламы наркотиков, ни рассказов об интимной жизни в нашей переписке нет. А чего еще может бояться Машина мама? Что я научу ее воровать? Я сама не умею воровать.

«Со мной произошло чудо, Маша, – начала писать я. – Иначе я просто не могу это назвать. Я нашла своего дедушку, маминого настоящего папу. Или он меня нашел… Не знаю, как вернее…»

Я услышала звук от входной двери – кто-то открывал ее ключом, спутать было невозможно. Я замерла. Наверное, это Лена, дочь Ростовцева. Дочь моего дедушки. И моя мама была его дочерью. Значит, Лена – моя тетя?

Я встала, стряхнула крошки со стола. В дверях кухни появилась женщина, высокая, довольно стройная, с широкими плечами, в длинной темно-синей кофте с синей меховой оторочкой. Ее короткие волосы были зачесаны назад, на высоком лбу была крупная родинка, как приклеенная горошина. Женщина остановилась на пороге, громко вздохнула, подбоченилась и произнесла лишь одно слово:

– Понятно!..