Ингвар и Ольха - Юрий Никитин

Боги, сказала она себе смятенно. Крыло ведь не приехал, илиего не взяли. А повязку надо менять, иначе заведется грязь, рана воспалится.Плох или хорош Крыло как волхв-лекарь, но повязку бы сменил, а то и лечебныетравы приложил бы… А теперь что?

Когда сворачивала за угол, услышала шорох и быстрооглянулась. Вдали колыхнулся занавес. Понятно, стража следует за нею дажездесь, в доме. А во дворе второй ряд охраны. Зная Ингвара, можно предположить,что за воротами тоже сторожат. Уж очень не хочет потерять ее! Уж очень хочетсоединить племена. Или до свинячьего писка боится гнева великого князя.

Молодая челядница попалась навстречу:

– Чем-то помочь?

Ольха мгновение изучала ее, но у девчушки было такое простоебесхитростное лицо, что не стоило даже заводить разговор о бегстве.

– Скажи, почему этот терем… да и все хозяйство такзапущены?

– Хозяин здесь почти не бывает.

– Почему?

– Он одержим завоеваниями… Его отец погиб, строя НовуюРусь, а его мать…

– И мать?

– Да, ее убили ужасно. – Она вздохнуласочувствующе. – Он остался сиротой. У него нет никого, кроме великогокнязя и двух воевод…

– Я знаю, Асмунд и Рудый. Они хорошие люди?

– Они его любят и жалеют. У него, можно сказать, теперьтри отца. Когда он возвращается из походов, Асмунд и Рудый всегда приходят кнему. Конечно, если сами не в походах.

Странно, она ощутила сочувствие, даже жалость, хотя служанканарисовала образ врага, который всю жизнь проводит в походах против такихплемен, как ее родное. Жить в таком страшном одиночестве, никого не любить,жаждать только проливать кровь других людей, всю жизнь спать на сырой земле,подложив под голову седло?

Она зябко передернула плечами.

Так проходил первый день. Раз уж в доме столько мужчин, онапопробовала отсиживаться в своей комнате. К тому же здесь были удивительныековры. Хотелось посмотреть, потрогать, понять, как делается. Долгими зимнимивечерами за прялками коротают время даже княгини, но в их племени никто никогдане делал таких удивительных вещей.

А потом, не в силах сидеть на месте, что яснее ясногоговорило о ее тюремном положении, она побывала и в светлицах под крышей, и вгорницах, излазила гостевые палаты, приемные, жилые, спальные. В этомдоме-замке-кремле поместилось бы все племя древлян, и Ольха с пугающей ясностьюпоняла еще раз, что не их племени бороться с киевским князем.

Дважды опускалась в поварню, помогала Зверяте готовить.Рискнула даже выйти во двор, но там стражи скрестили перед ней копья. Хорошо,не наорали. Держались так, словно им Ингвар наказал вести себя с нею вежливо.Скорее всего, это Асмунд им так велел. Или даже Рудый. Она подозревала, что обавоеводы остались ночевать у Ингвара только из-за нее. Сперва добрый Асмунд решилскрасить ей одиночество, затем присоединился Рудый.

Или они остались, чтобы Ингвар в их присутствии не решилсявзять ее силой?

К вечеру она поднялась на самый верх, в светлицу. Изогромного окна были видны настолько широкие просторы, что у нее в который разперехватило дыхание. Она все не могла свыкнуться с мыслью, что такое вообщевозможно. Поля широкие, туда выходят без оружия, целыми семьями. Даже дети безопаски уходят в леса, помогают родителям в поле.

Она дышала полной грудью, когда сзади послышались быстрыешаги. К ней подходил Ингвар. Глаза хищно щурились.

– Что-то задумала? Мне уже доложили о попыткевыскользнуть через двор!

– Поганая ворона куста боится.

– Пуганая, – поправил он.

Она кивнула:

– Тебе виднее.

Он сжал кулаки, глаза блеснули яростью:

– Играешь с огнем, женщина!

Он дышал часто, кулаки были сжаты. Она испугалась, глядя наего лицо с раздувающимися ноздрями. Вспышка ярости была слишком неожиданной,она знала, что зверей дразнить не стоит. Или… его беспокоит рана близ сердца?

Чувствуя вину, она смолчала, глядя ему в глаза. Тольковыпрямилась, что, похоже, привело его в еще большую ярость.

– Если понадобится, – прохрипел он сдавленнымголосом, – мои стражи будут не в коридоре, а внутри твоей комнаты!

Это было слишком. Она проговорила язвительно:

– А я в цепях?

– Если понадобится, – отрезал он.

Страх ушел, сменившись раздражением. Он ведет себянедостойно воеводы. Перед ней всего лишь раздраженный мужчина, которому всевремя наступают на больную мозоль.

– Ну что ж, – сказала она ледяным тоном. – Ясумею умереть достойно. Даже без меча и в цепях.

Она отвернулась, но он схватил за руку и рывком развернул.Он смотрел на ее лицо, на ее губы, всячески избегая встретить взгляд. Грудь еговздымалась от бешенства. У него не было спокойного часа с того дня, как онвывез ее из той проклятой крепости!

– Почему?

– Это лучше, чем оказаться в руках киевского пса.

Она сказала и пожалела, вспомнив, что его самого зовут влесах кровавым псом и он наверняка об этом знает. Его лицо дернулось, ейпоказалось, что он готов ее ударить.

– Ты уже в руках худшего из киевских псов, –сказал он сдавленным от ярости голосом.

– Как ты осточертел…

– Ты мне больше! Замолчи, или я убью тебя прямо сейчас!

Он схватил ее за плечи. Пальцы, как когти, впились в еенежное тело. Она бесстрашно взглянула в его перекошенное яростью лицо. Дыханиеего обжигало ей лоб, нос, коснулось губ. Она как завороженная смотрела… каквдруг ее губы обожгло.

Он сам не знал, зачем это сделал. Разве что хотел заставитьее замолчать? Но теперь держал ее в руках, вдыхал ее запах, пожирал ее губы ичувствовал, что уже погиб, что сделал роковую ошибку. Она застыла, но ончувствовал, что она не отбивается, не кричит.

Только мгновение он держал ее, как коршун перепелку. Затемего пальцы сами собой расслабились, уже трогали нежно, словно заглаживая боль.Он чувствовал жар в теле, тот жар, в котором ему гореть в подземном мире вечно.

Ольха ощутила сладкое тепло. Тело само прильнуло к этомустранному человеку, чары которого отнимают у нее все силы сопротивляться.Бездумно, сладко она вслушивалась в непривычное чувство покоя и счастья.Странно, оно вливалось из этих ненавистных рук, переливалось из его твердого,как дерево, и горячего, как печь, тела.

Он бережно держал ее в объятиях, страшась повредить ее такиетонкие косточки, хрупкие, как у птички, ладонью поддерживал ее голову, чтобытонкая, как у птенчика, шейка не сломилась, чувствовал, какая нежная ибеззащитная она вся, а его губы, грубые и пересохшие, могут оцарапать, егоруки, толстые, привыкли больше смирять непокорных коней и держать меч, а егоголос умеет только нагонять страх на дружинников, гонять слуг, отдаватьприказы.