Услышь меня, чистый сердцем - Валентина Малявина

Миленькой девочке из двух простыней устроила вечернее платье, а головной убор смастерила из красной шелковой кофты, завязав много узелков. Потрясающе получилось!

Кто-то громко умолял, глядя на радио:

— Алла Борисовна, ну, пожалуйста, пой еще.

И Алла Борисовна пела.

— Вот умница, услышала мои просьбы: поет!

Все повернулись к танцующей паре.

Глазок в «кормушке» приоткрылся. Наблюдают…

А девочки танцевали! Легко. Хорошо!

Наташа говорит мне:

— Жалко, что через день нам отсюда переезжать. Давай напишем заявление на «рабочку».

— К сожалению, по моей статье на «рабочке» не оставляют.

— А ты напиши прямо начальнику тюрьмы Подрезу, мол, после суда нервный срыв у меня, ну и т. д. Валюшка, мне очень нужно остаться на «рабочке», хотя бы на неделю. Я хочу в зону, шить я умею и ничего, и никого я не боюсь, но мне пока нужно остаться здесь. Я должна повидать одного человека. Потом тебе всё расскажу.

Да, Наташа за это время очень изменилась. Я с ней познакомилась вечером, когда привезли меня с первого судебного заседания, и потом мы часто виделись. Она осуждена за спекуляцию японской аппаратурой.

Не судебные переживания заботили Наташу, а что-то другое, даже интересно, что именно?

На следующий день мы сочинили заявления на имя начальника тюрьмы и вместе со всеми пошли гулять во дворик.

«Многократки» сели на корточки и оживленно болтали. Ежик рассказывала:

— Нет, вы прикиньте, только вышла на волю, как снова здесь. Приехала к себе, а Васька, дружбан мой, говорит: «На станции цистерны с вином всю ночь будут стоять, говорят, что с портвейном!» Ну, мы и отправились в ночное… взяли канистру, я и говорю Ваське: «Давай приложимся по чуть-чуть на дорожку». Васька обрадовался. Ну и приложились… Слезть с цистерны не смогли… менты помогли. Хохочут, канистру отобрали, а нас загребли. Васька права качал и заставлял их вино вернуть государству, ну, обратно в канистру вылить. Менты смеются только. Они и меня, и Ваську хорошо знали. Васька тоже сидел по хулиганке. Теперь вот выше, до государственных преступников дослужились мы с Васькой.

Ежик позвала миленькую девочку, с которой танцевала:

— Иди сюда!

Девочка подошла.

— Ах ты, маленькая, ах ты, гулюшка, ну, ничего-ничего… все хорошо будет, — и запела:

Наташа в одиночестве ходила по кругу. Руки держала за спиной, спина почему-то сутулая, шаг большой, взгляд отрешенный, словно кто-то другой, а не она, стильная, яркая, женственная. Как ни странно, мне разрешили остаться на «рабочке». И Наташе тоже. Она очень обрадовалась и без конца повторяла:

— Я тебе все расскажу…

К вечеру нас перевели на «рабочку».

Ну надо же — телевизор! И большая, светлая столовая! Чистая камера с белоснежными простынями! И комната с тазиками, где можно стирать!

Сводили нас в баню!

И стали мы ждать, когда с работы придут остальные. Телевизор включать не разрешили.

Я не могла оторваться от окна, оно хоть и зарешеченное, но в большую клетку, и если захотеть, то можно дотронуться до листиков очень ветвистого и высокого дерева, его листочки шевелятся от ласкового ветерка. Господи! красота! какая! Усталые женщины стали возвращаться с работы. Вдруг кто-то подошел ко мне сзади и закрыл глаза ладошками.

Не могу догадаться, кто?

Оборачиваюсь и вижу Свету Л. — актрису, надо сказать, хорошую. Она играла и в театре, и в кино.

Говорит:

— Я так рада тебе!

Потом:.

— Чему я радуюсь? Ужас!

— Ты давно здесь?

— Да.

— И долго еще?

— Ага.

Я не знала, по какой статье осудили Свету, и не стала ее спрашивать об этом.

Мы с Наташей очень хотели есть, и наконец наступил ужин. Столики в столовой на четыре человека, как в кафе. Хороший ужин привезли, однако и много его. Подходишь к бачку и берешь картошки, сколько хочешь, и рыбу с подливкой привезли, и хлеб не сырой!

Света Л. нам рассказывает-рассказывает, а мы с Наташей лопаем-лопаем.

Света нам советует ни с кем не общаться и никому ничего не рассказывать.

— Оглянитесь вокруг!

Мы оглянулись.

— Ну, девочки, ну, что вы? Не надо так откровенно оглядываться, — сетовала на нас Света. — Потихоньку надо, чтобы никто не заметил, что вы их рассматриваете.

И правда, несимпатичные лица у женщин, нет, не по чертам лица, а по их выражению. Глаза недобрые, и сами зажатые. Какие-то запуганно-затюканные.

Разве что у пожилой женщины за соседним столом и у красивой Тани, что в штабе секретаршей работает, — другие глаза.

Света мне сказала, что это Таня передала мне число в камеру, когда на суд выезжать.

— Мы отвлекли Мотину, вон ту, что через стол от нас сидит, и Татьяна успела тебе сказать о суде, тем не менее начальница знает, кто-то все равно стукнул. Она Таньке сделала замечание. На зону пока не отправляют, нет пока секретарши из наших, чтобы бесплатно вкалывать на них, на вольных. Здесь почти все стучат, но самая главная Мотина. Она как бы бригадир, — продолжала Света.

Наташа громко рассмеялась.

Все повернули к нам свои несимпатичные лица и уставили на нас свои злющие глаза, только Мотина тоже чему-то смеялась.

— Девочки, ну нельзя так! Ну зачем так громко хохотать?

— Хочется, — сказала Наташа, — вон Мотина, бригадир курух, ха-ха-ха, — смеялась Наташа, — тоже смеется, да громко как! Куда мы с тобой попали, Валюшка, а? — Наташа вздохнула и ушла.

А я стала смотреть в окно. И увидела я окошко в доме напротив с красным, теплым светом, на которое все смотрела сквозь решку 152-й камеры. Теперь оно мне очень хорошо было видно, и я так обрадовалась, что подскочила к окну и уставилась на него.

Света подошла ко мне сзади и тихо сказала:

— Здесь нельзя быть такой эмоциональной, опять все обратили на тебя внимание.

— Света, я прошу: больше ни о чем меня не предупреждай и ничего не советуй мне больше. Ладно?

На вечерней проверке я увидела начальницу — Ш. Эта дама явно заигралась в существо, якобы наделенное властью. Ей и впрямь казалось, что у нее много власти. Она не предполагала, что выглядит глупо с ее надменной манерой и отвратительно высоким, громким голосом. Но все женщины стоят по струнке, у всех ответственные лица, все подобострастно заглядывают ей в глаза. Только седая женщина с добрым лицом, которая мне понравилась в столовой, была спокойной.