Ничего святого - Степан Алексеевич Суздальцев

достаются королевы. Львицы льнут к львам, не к агнцам. Но тогда, когда львица предпочтёт агнца, он может узнать, что и ему возможно стать львом, – если посмеет. И в этот момент я посмел.

После Третьяковки мы вернулись к Насте домой на моём любимом 62 троллейбусе. Я хотел поговорить с Ней, когда мы войдём, но у нас это не получилось…

На следующее утро я проснулся, трижды довольный тем обстоятельством, что обнимаю Её. Всё было как надо. Сквозь неплотно задёрнутые с вечера шторы в окно пробивалось яркое воскресное солнце. Нежно поцеловав Настю в шею, я отправился на кухню варить кофе, однако, уже поставив турку на плиту, передумал, выключил огонь и побежал на улицу. Я знал, где находится ближайший цветочный ларёк, – я помнил его с самого детства. Именно там я купил Насте розу – обычную алую розу, с ещё нераскрывшимся бутоном, колючую, как улыбка пираньи. Я не очень понимаю мужчин, которые дарят своим дамам гигантские букеты цветов, когда одной розой можно сказать всё, что нужно. Роза – это цветок гордый и самодостаточный. Он не нуждается в дополнении, как и дарящий его не должен быть красноречив. Именно такие мысли занимали меня, когда я шёл обратно к дому.

Тихо, чтобы не разбудить Настю, я открыл дверь в квартиру, разделся, прошёл на кухню, сварил кофе и сделал бутерброды. Сервировав поднос тарелкой с бутербродами, кофе и розой, я вернулся в спальню, поставил поднос на кровать и нежно прошептал Насте на ухо:

– Доброе утро.

Она открыла глаза: они скользнули по подносу с завтраком, задержались на розе, и затем одарили меня волной света столь яркого, что им можно было бы затмить все звёзды Вселенной.

Она улыбнулась.

В этом мире бесчисленное множество вещей, к которым я стремился раньше, стремлюсь теперь и буду стремиться впредь. Мои амбиции простираются далеко за пределы этого мира, однако ни одно из моих желаний не идёт в сравнение с той неодолимой силой, что толкала меня вызвать Её улыбку. Когда Она улыбалась, ничего в этом мире мне более не было нужно, и я не чувствовал себя счастливее: один лишь просверк света в ультрамарине Её глаз заряжал меня энергией, мощь которой способна строить и разрушать целые города.

За завтраком мы разговорились об исходе Галльской войны и Великом переселении народов, я рассказывал о том, как зарождалась британская нация… мы долго смотрели друг другу в глаза, не произнося ни слова… мы сливались друг с другом в единое целое в стремлении быть вместе как на ментальном, так и на физическом уровне… мы сидели на кухне и пили чай, я гладил её по щеке, а по радио Элис Купер заканчивал припев песни Love is a loaded gun. Я хотел сказать что-то настолько важное, что это было понятно без всяких слов; нежно поцеловав Её в губы, я посмотрел с восхищением в омут этих чарующих глаз, и тут внезапно радио вернуло нас к действительности:

«В Москве десять часов вечера».

– Как быстро пролетел день, – удивился я.

– Я тоже совершенно этого не заметила, – согласилась Она.

Внезапно я понял, что завтра понедельник, и Настя, наверно, должна идти в университет, на работу или ещё куда-то. Я хотел спросить, не мешаю ли я готовиться к завтрашнему дню, однако Она посмотрела на меня с такой теплотой, что я отбросил подобные мысли.

– Завтра будет завтра, – сказала Настя. – А пока нас окружает волшебный воскресный вечер.

– Ты во сколько завтра уходишь? – спросил я.

– В девять. Тебе завтра на учёбу к 8:30?

– Да.

– Значит, придётся тебя разбудить пораньше, – улыбнулась Она.

Я уже хотел сказать: «Ты не против, что я снова останусь у тебя?», но в последний момент передумал: зачем говорить очевидные вещи, если ответ прекрасно известен? И всё же вопрос, что будет дальше, оставался открытым.

– Если завтра после учёбы ты поймёшь, что соскучился, приезжай, – сказала Она.

– Я пойму это, как только мы расстанемся завтра утром, – улыбнулся я.

– Я буду очень рада тебе.

– Понимаешь, дело в том, что я… – я на секунду задумался, подбирая слова, и внезапно понял, что лучше всего для описания моей ситуации подходит избитое как моя физиономия клише: – Ушёл из дома.

В подобной ситуации можно ожидать, что собеседник удивится, спросит, что произошло, выразит сочувствие и постарается поговорить об этом. Но вместо этого Настя просто кивнула и произнесла:

– Как хорошо, что ты пришёл сюда!

Это было сказано без театрального или застольного пафоса, Она просто выразила радость. Но я потонул в сиянии Её слов. А Она продолжала:

– Если тебе некуда идти, ты можешь идти сюда. Здесь тебе всегда рады и тебя всегда примут.

– Насть, я очень – ты даже не представляешь, насколько… – я запнулся. Сложно было говорить такие вещи.

– Василий, ты можешь остаться сегодня, остаться завтра и на сколько захочешь. Это не предложение из жалости и сострадания, – Она улыбнулась, – я чертовски очарована твоим обществом…

Утро понедельника – самое ненавистное время для всех школьников, студентов, работяг и других рабов окружающей их системы. Но даже утро понедельника не может испортить настроение, если вас будит прекраснейшая женщина в мире.

– Я думаю, наступил тот момент, когда тебе нужно узнать номер моего телефона, – сказала Настя, когда мы пили кофе на кухне.

И вот, спустя полгода после нашего знакомства, мы обменялись телефонами. Если бы я не нажрался, как свинья, в день своего дебюта на поинте, если бы записал телефон Насти, когда мы с ней случайно встретились в Гусятниковом переулке, если бы я сделал всё иначе… никому не дано знать, что было бы, если бы всё было по-другому. Но, так или иначе, теперь я сидел на этой кухне, пил кофе с Настей и собирался увидеть её вечером. А значит, вне зависимости от того, что могло бы произойти, я всё сделал правильно.

Настя пообещала закончить пораньше и предложила помочь чем угодно, если это возможно.

– Ты и так сделала меня самым счастливым человеком на свете, – честно ответил я. – И я настолько благодарен Тебе за всё, что Ты делаешь… я даже не знаю, как это выразить…

– Ты прекрасно всё выразил, – улыбнулась Она.

Отставив чашку кофе, я подошёл к Ней, Она встала мне на встречу, – и мы слились в поцелуе.

По дороге в Тушино я размышлял, как же я пойду в школу, если у меня нет учебников. Как я объясню свой внешний вид: в красных клетчатых штанах, панковской толстовке, да ещё и без сменки… это уж не говоря о том, что моё лицо напоминало один большой синяк: оно опухло, словно у алкаша и приобрело яркий фиолетовый цвет, правый глаз не открывался, на переносице появилась горбинка, а губы превратились в две горизонтальных ссадины.

У меня грешным делом мелькнула мысль вообще не ходить в школу, однако, чтобы поступить в университет, мне нужен был аттестат, и если бы я прогулял последнюю четверть, с этим могли быть проблемы. Так или иначе, – решил я, – в школе появиться необходимо.

Вместе с тем я осознавал, что, несмотря на принятое решение покончить со Светлогорским проездом, мне всё-таки придётся подняться в квартиру. Мне нужны были мои вещи. Спонтанно уйти из дома – бесспорно, красивый шаг, однако ходить каждый день в одних и тех же трусах (пускай Настя заботливо и стирала их вечером) было уже не так красиво.

Любой красивый поступок чаще всего корректирует суровая действительность, – она подобна поручику Ржевскому, который напоминает высшему обществу о низменных вещах, присущих всем живым тварям.

Пока я ехал в метро, я представлял, как заявлюсь в квартиру 153 и суровым голосом скажу Игорю: «Мне нужны моя одежда, ботинки и книги», – мотоцикла ведь у меня не было. Но всё та же реальность корректировала мои планы по мере приближения к Светлогорскому проезду, он был словно Мордор: чем ближе я был к нему, тем меньше решимости и уверенности в себе я ощущал. Предстоящая встреча с Игорем была для меня подобна взгляду во Всевидящее Око… но, помимо него, существовали и другие глаза: синие, глубокие, как океан,