Шесть дней - Сергей Николаевич Болдырев

устало улыбнулся. — Может быть, есть еще какие-нибудь вопросы? Пожалуйста.

Григорьев, откинувшись на спинку глубокого кресла, изучал порозовевшее крупное, носатое лицо Логинова с коротким, словно обрубленным, подбородком.

Логинов стал медленно темнеть от раздражения, с ним в его кабинете так не разговаривали. Он откинулся на спинку кресла, захватил в кулак свой нос и, скосив глаза, молчал: успокаивал себя.

— Вам, наверное, уже наговорили всякого на заводе, — произнес он, не оставляя своего носа, — наверное, сказали, что я разваливаю завод…

— У меня есть собственные глаза и своя голова, — прервал его Григорьев, улыбка сбежала с его лица.

Логинов раздраженно хмыкнул, он знал манеру Григорьева разговаривать; иногда совершенно невозможно было понять, какой смысл вкладывает этот человек в свои слова… Вообще… Логинов, забывшись, оторвал руку от носа и махнул ею, словно отбрасывая со своего пути какие-то препятствия. Люди, его знавшие, обычно при этом прекращали всякие попытки возражать. «Вообще, — хотел он сказать, — эти странности неуместны в серьезном разговоре…» Но тут же опомнился и лишь произнес:

— Да-а… я понимаю…

Некоторое время они сидели молча. Логинов обиженно забубнил:

— Отдаешь всего себя делу и вот, пожалуйста!.. — он помолчал, пытаясь успокоиться, понимая, что вести разговор с Григорьевым в раздраженном тоне нельзя, ничего не достигнешь: будет молчать, в конце концов поднимется, на том разговор и окончится. А разговор предстоял сложный и важный. — Врачи говорят, в больницу надо ложиться… На операцию… — сумрачно проговорил Логинов. — Вчера был у них на консультации…

Григорьев вскинул глаза.

— Что с вами? — спросил он.

— Сами толком не говорят, на исследование направляют… Но, Борис Борисович, об этом я позднее, сейчас о другом. — Логинов обрадовался вниманию Григорьева. Вот же и сердечность у этого человека может пробудиться, а бывает, ничем не проймешь. — Авария все карты спутала: нам же надо лишний миллион стали дать.

— Надо, — без малейшей попытки усомниться в том, что выполнение обязательства под угрозой, невозмутимо произнес Григорьев.

Логинов, видимо, ждавший иных слов и другой интонации, уставился на Григорьева и не сразу нашелся, что сказать.

— Я тоже так думаю… — произнес он.

— Странно было бы, если бы вы, инициатор этого обязательства, думали иначе, — проговорил Григорьев.

Столько было подчеркнутого бесстрастия в его голосе, что Логинов с подозрением подумал, не притворяется ли, не кроется ли ирония за его словами. Заметить ничего нельзя было.

— Как бы не помешала нам авария… — осторожно промолвил он и выждал некоторое время. Григорьев хранил гробовое молчание. — Мы же не могли предположить, что так случится, — продолжал Логинов. — Черт попутал…

— Когда вы брали на себя дополнительное к плану обязательство, вы имели представление, как будете его выполнять? — спросил Григорьев. Необыкновенно длинную для него фразу он произнес ровным, спокойным голосом, в тоне которого не было ни упрека, ни раздражения. Сидел откинувшись на спинку кресла и, кажется, не собирался ни в чем упрекать. Может, и в самом деле спрашивает без всякого подвоха, просто хочет узнать, как было дело. Да, впрочем, он же сам был на том совещании и знает, как все произошло. Оставалось ли время для того, чтобы обдумать? Всех опросили, никто не согласился, надо же было кому-то решиться.

Была и еще одна мысль, в которой даже самому себе он никогда не признавался: стать первым, единственным из тех директоров, которые были на совещании. Тогда эта мысль взяла верх. А может быть, лучше, чтобы не брала?.. Понял Григорьев, понял этот неприятный человек то, чего он сам потом себе не напоминал. Гнев на мгновение ослепил Логинова, и этого мгновения оказалось достаточно, чтобы сказать:

— Ну, а вы, будучи директором, такого обязательства, конечно, не взяли бы? — Он тут же пожалел, что не сдержался.

— Я бы попросил время, чтобы все обдумать, — сказал Григорьев.

— Вы считаете, что я не должен был тогда?.. — Логинов не окончил фразы.

— Тогда, в поспешности, не должны были, — без всяких уверток сказал Григорьев.

— Вы считаете, что завод не мог дать?.. — Логинов опять не закончил фразу, побоялся осложнений с Григорьевым, теперь после этой истории на шестой печи всего надо было беречься.

— Мог! Десять процентов к плану мог! — сказал Григорьев с таким нажимом, что Логинов воззрился на него и, сведя брови, молчал довольно долго.

А Григорьев не делал попыток продолжать разговор.

— И сейчас… еще может? — пытаясь подавить волнение, спросил Логинов.

— Надо просчитать, что завод может дать, — заговорил Григорьев, — реально может дать на том уровне, на котором он сейчас находится, и продумать, что надо сделать для увеличения объема производства. Миллион тонн стали сверх плана надо дать…

Логинов выбрался из-за столика, невысокий, почти квадратный, и заходил по комнате.

— Врачи говорят, что мне надо срочно ложиться на обследование. Успокаивают, но я понимаю, что операция неизбежна. — Он остановился перед Григорьевым. — Кому сдать завод на время моей болезни, кто смог бы вести работу, о которой вы говорите? Главный инженер у нас в больнице, вы знаете… — Логинов помолчал, видимо, соображал, стоит ли подробнее говорить сейчас о состоянии Ковалева. — Борис Борисович, я по-человечески говорю с вами, вы знаете людей, посоветуйте, кого? Все равно нам придется согласовывать с вами назначение нового руководителя. У меня есть соображение, но… но то, что вы сказали, важно. Слишком важно. Надо выяснить дополнительные возможности. С этого надо начинать сейчас же, вы правы. Потом, когда выздоровеет Афанасий Федорович, за дело возьмется он.

— И при этом надо сохранить завод для выполнения плана будущего года, — угрюмо подсказал Григорьев.

— Да, естественно, — сдерживая себя, проговорил Логинов.

В другое время он взорвался бы, в словах Григорьева был слишком прозрачный намек на неправильное хозяйствование, неудачное руководство заводом.

— Речь идет о временно исполняющем обязанности? — спросил Григорьев. — Так я понимаю? Никто освобождать вас от должности в связи с вашей болезнью не станет.

— Да, о временно исполняющем, точнее, заместителе на период моей болезни и болезни главного инженера. Если бы у нас был здоров главный… — он не договорил, но мысль и так была ясна, в отсутствие директора его обязанности исполняет обычно главный инженер.

Григорьев молчал. Логинов не торопил его, походил по комнате, опустился в свое кресло у столика. Григорьев сидел напротив, опершись рукой о подлокотник, закрыв широкой ладонью нижнюю часть лица и опустив глаза. Лицо его было усталым, неподвижным. Логинов украдкой следил за ним. А Григорьев не торопился, понимал состояние директора. Конечно, думает сейчас о том, кого ему предложат. И предложат ли вообще.

И уж если будет названа кандидатура, надо быть осторожнее, не рубить сплеча, сразу не соглашаться, мало ли…

XIX

Григорьев