Убийство номер двадцать - Сэм Холланд

– А чем вы занимаетесь?

– Я полицейский детектив. Отдел по особо тяжким преступлениям.

Ромилли удивленно посмотрела на него.

– Ничего себе работенка! А почему вы пошли в полицию?

Бишоп улыбнулся.

– Звучит банально, но я хотел помогать людям. Быть рядом в худшие моменты их жизни и делать ее лучше.

– Тогда почему было не стать врачом?

Он рассмеялся.

– Умом не вышел. И… – Его голос затих. – Имелись и другие причины.

«Страх перед иглами», – подумала Ромилли, но не стала произносить этого вслух.

– А вы сами почему стали врачом? – последовал встречный вопрос.

– Я этого и не планировала. Хотела заниматься чем угодно, но только не этим, на самом-то деле. Но медицина все равно мне близка. Это наука о том, как устроено человеческое тело. А этот вопрос меня всегда крайне занимал. И до сих пор занимает. Вдобавок я, как и вы, тоже хотела менять жизнь людей к лучшему.

Бишоп улыбнулся. Широкой, белозубой, немного хулиганской улыбкой, совершенно изменившей его лицо.

– Ну что ж, сегодня вы изменили мою жизнь к лучшему, доктор Коул, – сказал он, после чего добавил, указывая на их уже пустые кофейные кружки: – Не хотите еще?

Ромилли улыбнулась в ответ.

– Да, – сказала она. – Но давайте теперь я возьму, сейчас моя очередь.

* * *

Она поймала себя на том, что сидит с ним уже не один час. Допилась кофе до того, что задрожали руки, но все никак не могла оторваться от этого парня. До сих пор никто еще не сумел так завоевать ее внимание, как Адам. Ей уже доводилось встречаться с мужчинами, проявляли к ней интерес и коллеги из больницы, но врачи – это особая порода. Люди в некотором роде исключительные и зачастую откровенно кичащиеся этим. Постоянные демонстрации собственного превосходства утомляли, претенциозность изматывала. Но вот этот мужчина запросто делился с ней своими самыми сокровенными тревогами, а познакомились они всего пару часов назад. И обсуждали отнюдь не одни лишь медицинские вопросы. Он рассказывал о своем детстве – о том, как страшная болезнь в столь раннем возрасте пагубно сказалась и на нем самом, и на его отношениях с родителями.

Ромилли хорошо знала, как могут вдруг окончательно разладиться отношения с родителями. Но про это не стала ему рассказывать. По крайней мере, тогда. Хотя все-таки вскоре рассказала. И Адам воспринял это как должное. Он знал об этом громком деле – все знали, так что ей не пришлось особо ничего объяснять.

В конце концов, в той больничной кофейне, ей все-таки пришлось оторваться от него.

– По-моему, кофе в меня больше не лезет, – со смехом сказала она.

– Можно будет увидеться с вами снова? – спросил он. А потом вдруг всполошился: – Надеюсь, это не против правил? В смысле, вы ведь не мой врач или что-то в этом роде?

Ромилли помотала головой.

– Нет, я не ваш врач. Хотя я бы с удовольствием.

Так вот все и вышло. Они опять встретились, вместе поужинали, и он оставался точно таким же. Они разговаривали, смеялись, рассказывали друг другу о себе такие вещи, которые она и представить себе не могла на первом свидании. Целовались, и до чего же ей понравилось целовать его – как и все остальное…

Конечно, и тогда уже были кое-какие звоночки. Когда Ромилли впервые оказалась в пабе вместе с ним и его товарищами по работе, то ненадолго отошла в сторонку, наблюдая. В их компании Адам окончательно отпустил тормоза, вел себя чуть ли не хамски. Чаще ругался, громче смеялся.

– Кто был этот парень? – спросила она позже в машине. – Куда девался мой Адам?

– Это по-прежнему я, – сказал он. – Но как, по-твоему, я должен вести себя в присутствии этих парней? Это не то место, где ты каждые пять секунд изливаешь кому-нибудь душу… – Потом тронул ее за руку и добавил: – С тобой я могу быть самим собой. Только с тобой.

Но постепенно тот Адам взял верх. Стал все меньше делиться с ней своими мыслями и чувствами – как будто между ними постепенно вырастала стена. Медленно, кирпичик за кирпичиком, пока она почти перестала узнавать мужчину, с которым жила в одном доме. Ромилли чувствовала, как он все больше отдаляется от нее, пока… Ладно. Остальное и вспоминать нечего. Краткий миг слабости, и все было кончено.

* * *

Сейчас это кажется просто нелепым. Адам – все тот же мужчина, каким был и тогда, просто у него имелись проблемы, с которыми она оставила его наедине, даже не попытавшись сделать над собой усилие и хоть как-то ему помочь. Ромилли кладет голову ему на грудь – слышит слабый стук его сердца и решает, что никогда не допустит, чтобы это повторилось. Адам ведет пальцем ей по бедру, затем по изгибу живота. На миг она представляет, как он делает то же самое с ее округлившимся после беременности животиком – с телом, в котором зарождается новая жизнь. В нормальном мире.

– Мне не следовало оставлять тебя, – бормочет он.

– Хм-м? – Ромилли приподнимает голову и смотрит на него.

– Мне не следовало уходить. Я должен был усердней бороться за нас обоих.

Адам ложится на спину и рассеянно наматывает на палец прядь ее волос.

– Но кто знает, что могло бы случиться тогда, – отвечает она. – Может, нам и нужно было время от времени немного побыть наедине, и ты всегда возвращался бы ко мне.

– Может. – На секунду примолкнув, он тихо спрашивает: – И что теперь будет?

– Я хочу быть с тобой, Адам.

– А как же твой парень?

Ромилли делает глубокий вдох. Но ответ прост.

– Все кончено. Он это знает, иначе не ушел бы. Но мне все равно нужно… поговорить с ним. Я не знаю… Это займет какое-то время. Но все будет хорошо.

Она отводит взгляд.

– Ну а ты?

Адам не отвечает, и Ромилли поднимает глаза. Он улыбается.

– Что я?

Она легонько ударяет его в грудь.

– Не виляй, Бишоп! Ты остаешься?

На сей раз он не колеблется.

– Да. Навсегда. Я никогда не уйду.

– Но что там сейчас творится – у тебя на работе?

– Завтра у меня встреча с Маршем. – Лицо Адама мрачнеет. – Могу предположить, что меня окончательно отстранят.

– Что? – Ромилли уже злится за него. – Да это же просто смешно!

– Если бы, – отзывается он. И рассказывает ей про прошлую ночь, избыток алкоголя и Элли Куинн.

– Господи, Адам… – Вот и все, что Ромилли может на это сказать. Но не встает с дивана, не высвобождается из его объятий. История жуткая, но если