Моя жизнь: до изгнания - Михаил Михайлович Шемякин

…Жизнь у колдуна Никиты начинала тяготить нас. Что-то странное и пугающее ощущалось в самом доме и особенно в хозяине. Казалось, в каждом углу комнат таится что-то зловещее. По вечерам от развешанных пучков растений шёл какой-то дурманящий запах, а в бутылях с травяными настоями начинало что-то булькать. Да и сам Никита, часами колдующий у своих банок, что-то льющий, выливающий, смешивающий, бормочущий под нос замогильным голосом не то брань, не то заклинания, листающий страницы старых книг, которые тут же прятал или запирал в шкаф, если я или Лёва входили в его “алхимическую мастерскую”, внушал страх. Ведьмообразные старухи и молодухи, шушукавшиеся с Никитой и уносившие от него наполненные какими-то снадобьями пузырьки, пугали не меньше.

А главное, пугал его взгляд, который я иногда ловил на себе, – как будто кто-то неведомый внимательно разглядывал меня. Насторожил и один короткий разговор с Никитой.

Как-то утром, сидя в нижнем белье на лежанке и почёсывая взлохмаченную голову, он, бросив на меня пытливый взгляд, вдруг спросил: “Могу я в ад попасть? Что думаешь?” Я озадаченно молчал, а потом замямлил что-то о грехе, с которым воюют денно и нощно монахи: “Если с бабами много грешил, в ад угодить можно…”

Никита посмотрел на меня с издёвкой, лицо его искривилось, стало похоже на морду фавна, в сузившихся глазах заискрился смех, и он прохрипел: “Бабы? Это разве грех!” И вдруг мгновенно лицо его стало мрачным, и он, глядя в пол, глухим голосом произнёс: “Не-е-ет! Настоящий грех – это совсем другое”. И на какой-то миг мне почудилось, что он говорит о тех страшных грехах, описанных в средневековых книгах, от которых в ужасе стынет душа. Быть может, и колдун Никита подобное имел в виду, а может, и сам был к таким грехам причастен.

После этого разговора мне становится не по себе, я делюсь с Лёвой своими страхами, и мы решаем, что из этого дома нам нужно уйти. Но как и куда? От церковного двора нас отлучила злобная монахиня, а денег на билеты недостаточно… Но тут снова происходит неожиданное, одновременно и пугающее, и радующее.

Через пару дней Никита приглашает меня в “алхимический кабинет” и, не прерывая своих махинаций с водорослями и водой, мрачно произносит, не глядя на меня: “Знаю, что покинуть старика надумали… Знаю, что безденежьем маетесь. У церкви вам не подадут, Раиса-лиса постаралась. Но билеты до Пскова я вам куплю, а там до монастыря легко доберётесь. Да и одежонку подберу: в подрясниках до Пскова не дотянете, забрать могут. За меня свечки поставьте… Травников из вас не получилось. Я к вам давно присматривался, чистые вы. Ну так завтра и поедете. А монастырь вас многому научит”.

В Псково-Печерском монастыре

Отец Алипий

И поезд уносит нас с Лёвой от солнечного Сухума, Двора чудес с разношёрстными богомольцами, от пещер и гор. Вид у нас довольно светский: длинные волосы упрятаны под грузинские кепки “аэродром”, серые пиджаки, из-под которых видна почти белая косоворотка, чёрные брюки, заправленные в солдатскую кирзу, в руках узелок с хлебом и яблоками, которыми Колдун снабдил нас в дорогу. Но, видно, “путь мудрого пса”, посты и жизнь среди странного люда наложили на наш с Лёвой облик какой-то отпечаток, потому что народ в поезде на нас косится и перешёптывается…

Но как ни косились, как ни шептались пассажиры, мы всё же добрались до средневековых ворот Псково-Печерского монастыря и окунулись в знакомую нам стихию. Снующие по церковным площадям монахи и монахини, чёрные клобуки и скуфейки, развевающиеся монашеские плащи, нищие, юродивые и кликуши, галдящие на ступенях церквей… Глазеющие, хихикающие горстки туристов, чувствующих себя неуютно в этом непонятном для них мире, окружённом со всех сторон высокими средневековыми стенами с бойницами… Монашеское пение, несущееся из открытых дверей многоглавых соборов, пещеры, тянущиеся на многие километры, где в открытых гробах столетиями покоятся тела усопших монахов за почти шестьсот лет существования обители, вопреки всем законам природы не подвергшихся тлению… Время остановилось в этом загадочном месте и, кажется, не властно не только над мёртвыми телами, а над всем, что находится и кто обитает в этом мистическом пространстве.

Наместник монастыря отец Алипий – бывший военный, прошедший с боями всю войну и награждённый боевыми орденами. До войны занимался живописью, был членом Московского союза художников, в начале войны ушёл на фронт добровольцем и дошёл до Берлина.

Война сыграла переломную роль в его жизни, и боец Красной армии Иван Воронов становится монахом. Нужно было восстанавливать историческую и архитектурную ценность России – Псково-Печерский монастырь, и патриарх Алексий I посылает туда энергичного, делового и образованного отца Алипия, который в короткий срок привёл монастырь в порядок…

И вот мы объясняем “путь мудрого пса” этому бывшему военному, а нынче начальнику монастыря. Высокого роста здоровенный мужчина с красивым лицом, обрамлённым густой бородой, и внимательным, насмешливым взором светло-голубых глаз. Бархатная скуфья, заломленная особым образом, напоминает кубанку, из-под чёрного бархатного подрясника видны чёрные хромовые сапоги, надраенные до блеска. Выслушав нас и узнав, что мы художники, он разрешает нам пожить в монастыре и присмотреться к монашеской жизни – может, в чём-то и пригодимся.

На складе нам дают подрясники, скуфейки, кирзовые солдатские сапоги и кожаные пояса. Селят нас в доме, расположенном в одном из внутренних дворов монастыря. В доме несколько келий, в которых обитают иеромонахи тихоновцы, по-прежнему не признающие сегодняшнюю действующую церковь, считая её большевистской. Каждое утро отец наместник навещает тихоновцев и затевает с ними шутливую перебранку. Глядя на седобородых старцев, нараспев произносит: “Ну что, святые отцы, служить в храмах будете?” “Нет! – громко отвечают они. – В красных церквах не служим!” Отец наместник с ехидцей в голосе опять вопрошает: “Ну а есть в трапезную идёте?” “Идём!” – хором отвечают старцы. “Старцы! А когда же… со святыми упокой?” – несётся им вслед голос наместника. “Не дождётесь!” – не оборачиваясь, злобно кричат старцы, шаркая сапогами и стуча посохами, направляясь в трапезную. Отец наместник смеётся и идёт вместе с нами трапезничать. “Крепкие старцы… – говорит он негромко, обратясь ко мне. – Ведь каждый из них по двадцать лет в лагерях отсидел! Такой силе духа позавидовать только можно…” А на следующее утро снова приходит подтрунивать над огрызающимися тихоновцами. “Поддерживаю в них бодрость духа, чтобы больше пожили”, – доверительно поясняет он нам смысл утренних перебранок.

Чтобы описать, что представляли собой монастырь и жизнь подвизавшихся на служение в нём, понадобилась бы книга, уж слишком мощным и необыкновенным явлением был он с незапамятных времён. Архитектура, стены, внутреннее убранство соборов, монахи, иеромонахи, схимники,