Моя жизнь: до изгнания - Михаил Михайлович Шемякин

Пообсохнув, бродим среди богомольцев, которые суют нам записки и деньги в пока ещё сырые карманы подрясников.

В середине дня рыжий пират с духовной сестрицей несут на омовение грузинского пророка. Раздев догола отчаянно сопротивляющегося старика, пират берёт его на руки, входит в реку, три раза макает орущего пророка в воду и несёт на вытянутых руках к камню мученика. Посадив старика на середину камня, пират бредёт по горло в воде к берегу. Затем, в портках и рубахе, растопырив руки, в одной из которых сжимает свой крючковатый посох, бросается лицом вниз в воду и, отчаянно молотя ногами, трижды проплывает в ледяной воде вокруг восседающего пророка. Собравшиеся на берегу речушки богомольцы смотрят на него с восхищением. “Холод его не берёт! Благодать Божья на нём!” – громко объявляет столпившимся духовная сестрица пирата. Посиневший от холода старик громко орёт, машет руками, плюётся. “Пророчествует”, – с многозначительным видом поясняет сестрица.

Куча баб-помощниц, стоящих невдалеке, начинает взволнованно гудеть, как вдруг молодая монашка, глядя в сторону горы, истово крестится и кричит: “Он! Ей-богу, он! К нам спешит!” “Кто спешит?” – вопрошает чей-то голос. “Отшельник, молитвенник за нас грешных, вот кто!” – не поворачивая головы, отвечает монахиня. Ищу глазами того, о ком идёт речь, смотрю туда, куда смотрят все, и вижу: к нам по горной тропе, опираясь на длиннющий посох, бредёт нечто среднее между Папагено и Робинзоном Крузо. Лицо скрыто под диковинным сооружением из длинных пальмовых листьев, служащим головным убором. Куртка, портки и обувь тоже, видимо, сплетены из пальмовых листьев, трав и прутьев, и всё это топорщится во все стороны. “Пожалуй, есть в этой фигуре что-то босховское, – приходит мне на ум почему-то моя любимая картина Иеронима «Искушение святого Антония». – Не то святой Антоний, не то бес, искушающий святого”.

На какое-то время я отвлекаюсь от “Робинзона”, наблюдая, как сердобольные богомолки заботливо возятся с мужиком, одержимым бесом похоти. Его ведут под руки от прибрежных кустов, где он подглядывал за голыми бабами, омывающимися в речке. Я видел уже его на церковном подворье. Окружённый бабами, он беспрерывно крестился и пил от соблазна большими кружками святую воду. Но здесь бес похоти изрядно тряханул несчастного: его бьёт дрожь, физиономия мокрая от пота, в бесцветных, слезящихся глазах – испуг, растерянность, вожделение и обречённость. Но, видно, всем этим простецким бабёнкам, что не вышли ни лицом, ни фигурой, нравится возиться с содрогающимся от порывов животной похоти мужиком. Ещё бы, ведь для этого бедняги каждая из них желанна.

Но, однако, где же Робинзон Крузо? Хочется разглядеть его поближе. Я сную между богомольцами, ища глазами странную фигуру, но горный молитвенник как сквозь землю провалился – его нет нигде, а на мои вопросы все только пожимают плечами, не понимая, о ком идёт речь. “А был ли мальчик?..” Что ж, на память мне остаётся только картинка: зелёная гора, и по светлой тропинке бредёт страннейшее существо, разглядеть которое мне так и не удалось.

Праздник окончен, и мы возвращаемся ко Двору чудес…

Таинственное творение монахини

Сбор денег на возвращение в Ленинград начинал уже подходить к концу, однако собрать окончательную сумму помешала всерьёз возжелавшая меня монахиня Раиса.

Каждый день она изводит меня рассуждениями о женщинах, сопровождающих в духовном странствии апостолов и монахов, неизменно заканчивая намёками на плотские отношения между ними. Она уговаривает нас с Лёвой посетить на Иверской горе развалины женского монастыря и, усадив меня рядом с собой под сенью деревьев, советует Лёве побродить среди развалин. Оставшись со мной наедине, она прижимается ко мне и заводит старую пластинку о плотских и неплотских отношениях… Долго побыть вдвоём нам не даёт быстро вернувшийся Лёва, которого я заранее попросил не оставлять меня один на один с монахиней. Злобно сверкнув на него глазами, Раиса объявляет, что пора возвращаться на подворье.

А через день она решительно заявляет, что хочет почитать брату Михаилу свою книгу, и ведёт меня на окраину города, где расположено мусульманское кладбище. Через пару часов ходьбы мы усаживаемся с ней у могильного холмика. Кругом, куда ни глянь, ни души, тишину нарушает лишь плеск воды – море от кладбища всего в сотне метров. “В эти дни никто из абхазцев сюда не ходит”, – говорит Раиса и пристально смотрит на меня. Достаёт завёрнутую в платок толстенную тетрадь и торжественно объявляет: “Книга эта – откровение свыше, мне продиктованное. Я, раба Божья, удостоилась всё записать. Много тайн мира человеческого и божественного заключено в ней. Американцы хотели её у меня приобрести, деньги большие предлагали… Ведь она не только церковную, но и научную ценность имеет. Но могла ли я на такое решиться! Книга эта должна России принадлежать. Благодаря этой книге всё преобразиться может. Ближе прижмись ко мне и слушай!”

Она извлекает откуда-то очки в допотопной оправе и, водрузив их на кончик вспотевшего от волнения носа, раскрывает тетрадь и громким голосов нараспев читает: “Море – это большой телевизор! Вода морская – это линза! В эту линзу с небес смотрит Господь и видит всю жизнь и грехи наши!..” На секунду замолкает, и тут случается непоправимое: я начинаю безудержно хохотать. Я часами терпел её бредовые рассуждения, разожжённые похотливыми фантазиями, причиной которых был, видимо, я. Но “море – телевизор, вода – линза…” И под слоем воды мы каким-то образом ползаем по дну морскому вместе с крабами и креветками и грешим!..

Захлопнув тетрадь и снова замотав её, спрятав очки, монахиня вскакивает, бросает на меня уничтожающий взгляд и быстрыми шагами удаляется с кладбища. Я лежу возле могильного холмика, смотрю на море, в котором отражается заходящее солнце, и понимаю, что сглупил, обидел монахиню, нанёс ей двойную обиду, сорвав план соблазнения и надсмеявшись над её мистическим трудом. Временами опять взрываюсь хохотом, декламируя громко и нараспев: “Море – это ба-а-а-альшой телевизор…” – не могу сдержаться и от хохота валюсь на землю.

А на другой день к нам в комнату пришёл хозяин и попросил немедля покинуть подворье: “Монахиня Раиса сообщила, что вы не христиане, а какие-то йоги индийские. К нам сюда зачем-то пробрались. Вас, говорят, на сорок дней под землю закапывают, а вы живыми остаётесь. Тут вам не место, у нас-то ведь одни православные обитают”.

Мы идём через сад к выходу. На скамейке сидит монашка Досидия, смотрит на нас испуганными детскими глазами и молчит. А в окне замечаю физиономию Раисы, наблюдающей за изгнанными “йогами”.

Колдун Никита

Мстительность обиженной монахини не только изгнала нас со двора, но и лишила возможности дособирать недостающую сумму на возвращение домой. На церковном дворе, куда мы с