Моя жизнь: до изгнания - Михаил Михайлович Шемякин

послушники и просители, попрошайки и юродивые – всё это было единым сложным организмом, который жил, пульсировал и не собирался стареть и умирать в государстве, начисто отвергающем любую религию и веру за исключением веры в Центральный комитет партии и победу коммунизма. За небольшой срок своего первого пребывания в монастыре я многое увидел, прочувствовал и осознал. Я понял, что такое истинное благочестие и святость, не умещающиеся в сознании обывателя и рождающиеся благодаря многогранности загадочной человеческой души. Понял, какая душевная доброта может скрываться под маской ироничности, незлобивой насмешки и напускной строгости. Именно в стенах монастыря я осознал, сколько же веками накопленной мудрости кроется под кажущейся со стороны нелепостью и гротескностью монашеского бытия, включающих в себя послушание, физический и духовный труд и обучение важнейшему принципу существования братства – смирению. И первый человек, который помог мне охватить и уразуметь всё это, был наместник Псково-Печерской обители отец Алипий.

Об этом незаурядном человеке сегодня написано немало. Отмечаются его заслуги, и им действительно несть числа. За плечами отца Алипия (в миру Ивана Михайловича Воронова) не только суровый путь войны, но и немалый художественный опыт. Он восстанавливает средневековую архитектуру монастыря, реставрирует иконы, собирает коллекцию картин русских и западных мастеров, создаёт иконописные и реставрационные мастерские, поддерживает нищенствующую интеллигенцию, обращающуюся к нему за помощью… Всего не перечислишь. Да так оно, в общем, и было. Но книги рисуют традиционный образ деятельного подвижника, в котором трудно разглядеть человека, и человека весьма и весьма необычного, живого и совсем не каноничного. А я его знал именно таким.

Обычно в советской прессе священнослужители и монашествующая братия обличались как сборище тунеядцев и мракобесов, одурманивающих народ, как печальный пережиток прошлого, от которого давно пора освободиться. Сегодня, с отменой коммунистической, а следовательно, и атеистической идеологии, воцаряется идея церкви, идея православия, и всё, что связано со священством и монашеством, окрашивается в сусальные тона и краски, доходящие до тошнотворной дореволюционной слюнявости журнала “Нива”. Но и в Спасителе, и в его учениках-апостолах всегда присутствует человек, со своими падениями и взлётами. Христос плачет и скорбит в Гефсиманском саду, апостолы, несмотря на просьбу бдеть, засыпают, Пётр отрекается от Учителя, Фома лезет пальцами в кровоточащую рану… А ведь это Христос и апостолы.

Мне выпало узнать отца Алипия как человека, а человек он был сложный, неоднозначный, многообразный. Углублённая серьёзность и сосредоточенность сочетались с бурлескной насмешливостью, приправленной солдатским грубоватым юмором. Артистическая способность вести беседы на любые темы искусства, философии, литературы вполне соседствовала с умением перейти на язык народа. Мягкий, ласковый выговор в иной ситуации мог перейти в грубую брань, снабжённую непечатными словами. И что всегда меня поражало и восхищало в нём, так это ирония, с какой он относился к внешнему миру, людям, событиям, к самому себе, и в этом угадывалась его монашеская мудрость. Лицемерные монахи ненавидели его, считая, что наместник лишён всякой святости, а “ясно видящие” старцы – в то время в монастыре их было немало – с теплотой относились к нему.

В 2011 году в свет вышла интереснейшая книга “Несвятые святые”, талантливо написанная архимандритом Тихоном (Шевкуновым). В книге много страниц посвящено Псково-Печерскому монастырю и монахам, в нём жившим. Есть там и глава об отце Алипии. В самом названии книги кроется для меня глубокий смысл: это своеобразный ключ к моим поискам, какое определение дать тем необычным людям, с которыми судьба свела меня и в Псково-Печерской обители, и на дальнейшем жизненном пути. Для себя я давно отнёс отца Алипия к святым, обозначив его как новый вид святого.

Святость для меня – явление многогранное, и её грани не всегда доступны пониманию. Вроде нарушитель многих законов и заповедей, а – свят. Другой ничего не нарушал, посты соблюдал, не блудил, не сквернословил, не пьянствовал, а – пустышка, никто и ничто. Таково сложное устройство метафизического мира, таковы его превышающие наше скромное разумение законы. Да, отец наместник любил крепко выпить, порой выражался непечатным словцом, иногда курил, чудил, но не боялся бороться с советской властью за сохранение монастыря и отстоял обитель. Он произносил такие проповеди, кляня большевиков – гонителей православных, убийц тысяч служителей церкви, сам заливаясь слезами и заставляя плакать всю толпу прихожан, что только чудом избегал ареста. В эти моменты я ясно осознавал, что передо мной на амвоне не вчерашний пьющий из бутылки коньяк Иван Воронов, распевающий цыганские песни, а озарённый каким-то неземным светом скорбящий святой. Именно эти моменты его преображения в храме утвердили мою веру в существование несвятых святых. И именно о них в своей книге говорит архимандрит Тихон (Шевкунов): “Я назвал эту последнюю главу «Несвятые святые». Хотя мои друзья – обычные люди. Таких много в нашей Церкви. Конечно, они весьма далеки от канонизации. Об этом нет даже и речи. Но вот, в конце Божественной литургии, когда великое Таинство уже свершилось и Святые Дары стоят в алтаре на престоле, священник возглашает: «Святая – святым!»

Это означает, что Телом и Кровью Христовыми будут сейчас причащаться святые люди. Кто они?

Это те, кто находится сейчас в храме, священники и миряне, с верой пришедшие сюда и ждущие причащения. Потому что они – верные и стремящиеся к Богу христиане. Оказывается, несмотря на все свои немощи и грехи, люди, составляющие земную Церковь, для Бога – святые”.

…Мы с Лёвой вживались в монастырскую жизнь, присматриваясь к ней, отец Алипий присматривался к нам. Будучи сам художником, он в качестве послушания не отправлял нас чистить выгребные ямы, наполненные нечистотами, убирать в хлеву коровьи лепёхи, пилить и колоть дрова. Мы золотили деревянный иконостас в пещерном храме, реставрировали иконы и выслушивали рассуждения отца Алипия о живописи французских импрессионистов, о мастерах древней иконописи, об отличиях различных школ: новгородской, псковской, московской. Сам отец наместник занимался реставрацией уникальных икон четырнадцатого века. Каким-то особым чутьём он определял, что под слоями красок иконы девятнадцатого века прячется бесценная живопись средневекового мастера, – и после долгой расчистки от посредственной мазни перед глазами возникал уникальный образец древнерусской иконописи.

Для реставрации древних икон отец Алипий использовал краски, которые изготовлялись по особому методу средневековыми иконописцами. Для этого он изучал старинные трактаты по технологии их изготовления. Оказывается, для того чтобы добыть киноварь, этот обжигающий красный цвет, поражающий своей красотой на древних иконах, в сырое куриное яйцо через небольшую дырочку заливалась ртуть, затем дырочку заклеивали пчелиным воском и зарывали в куче свежего конского навоза. Через год яйцо вынималось, и из него извлекали коричневатую пудру, которая при смешении со свежим белком куриного яйца давала этот