Сибирский ковчег Менделеевых - Вячеслав Юрьевич Софронов

такие чудные дети. – Он поднялся со своего места и чмокнул племянницу в щеку, отчего та еще больше зарделась, неожиданно расплакалась и убежала в отведенную ей спальню.

– Ну вот, всегда она так, – вздохнул Менделеев, – чувственна до невозможности. Не удивлюсь, коль у ней под подушкой хранится тетрадка с собственными стихами. Точно, такой не всякий жених впору окажется.

– Знаете, Иван Павлович, не перевелись еще в России умные люди. И, помяните мое слово, Катюша найдет своего. Таким, как она, господь всегда покровительство оказывает. Прелестная у вас дочь…

– Кто как пожелает, а я на покой, – заявил Корнильев, – нам завтра предстоит встать пораньше, так что и вам, Иван Павлович, рекомендую лечь с дороги. Добрых снов. – Он слегка поклонился и ушел к себе.

– И я пойду, пока не развезло совсем после дальней дороги и от обильного угощения. Весьма признателен, милейшая хозяйка, – Иван Павлович торопливо поцеловал ей руку, чем вызвал искреннее удивление у своей дочери никогда не замечавшей за отцом подобного.

Глава тринадцатая

На следующий день Корнильев и Менделеев отправились на прогулку по Москве и вернулись уже после обеда, причем Иван Павлович успел где-то хватить стаканчик другой чего-то из горячительных напитков.

– И почему так долго? – встретила их Надежда Осиповна. – Мы за стол без вас не садимся, ждем. С какими известиями вернулись?

– Ой, надо было посыльного направить, вас предупредить, что мы в ресторации с Иваном Павловичем по случаю встречи отобедали…

– Заметно, – покачав головой, произнесла Катя, смотревшая на отца с осуждением. – Тебе же, папенька, доктор запретил вино пить, только ты же не хочешь его слушать, а потом жалуешься, ой, там болит, здесь неладно…

– Хватит отцу морали читать, – отмахнулся тот, – не мог же я отказать своему милейшему шурину, коль он пригласил меня отобедать. Я и выпил-то всего пару стаканчиков, а винцо крепенькое оказалось. Ничего, скоро пройдет.

– Ладно, Катюша, – поддержала его хозяйка дома, – сейчас на диванчике полежит и все пройдет, не переживай. У каждого своя голова на плечах. Скажите лучше, как вас доктор принял? Скоро ли операция?

– Доктора Броссе мы и в глаза не видели, – развел руками Василий Дмитриевич, – нет его в городе, укатил на воды, видите ли…

– Как это так?

– А вот так. Укатил, нас не предупредив. Хотя обращался к нему через посредство уважаемых людей, через медицинскую коллегию. Иначе он со мной и разговаривать бы не стал. Велел приезжать, а когда… О том ни слова. Извините, Иван Павлович и ты, Катенька, что так вышло. В том не моя вина. Поживете у нас пока, места всем хватит.

– Надо матушке сразу письмо отправить, что задержимся. А то ведь думали, через недельку обратно выехать. А теперь непонятно когда. Вам через нас лишние хлопоты, неловко даже.

– Да о чем ты, Катюша, – замахала руками Надежда Осиповна, – по мне так оставайтесь, хоть на год. Мы с тобой чудесно сегодня время провели. Будь я одна, воевала бы с кухарками или над вышивкой сидела. А так вон время пробежало совсем незаметно. Надо кого к театру отправить, чтоб глянул, когда что дают в ближайшие дни.

– А мне, если честно, то вообще уезжать не хочется, – смущенно выговорила Катя, – мне тоже нравится беседовать с вами. А книг у вас сколько интересных. И девочки просто прелесть…

– Да и я тоже обратно не спешу, – хохотнул Менделеев, – еще от прежней встряски отойти не успел, а ты, дочка, через неделю обратно собралась! Нет, шалишь, будем жить, пока не выгонят, – позевывая добавил он, устраиваясь на диванчике. – Принеси мне шаль или шубу мою укрыться. И впрямь, подремлю чуть… А где Иван? Что-то не видно его, – спохватился он, уже ложась.

– Сказал, что к кому-то из друзей поехал, может ночевать там останется, – пояснила Надежда Осиповна.

– Балуете вы его, нельзя так, – сонным голосом проговорил Иван Павлович, засыпая.

Иван появился лишь на другой день и вновь исчез под каким-то благовидным предлогом. Отец не стал вмешиваться, полностью доверяя воспитание сына Василию Дмитриевичу. Молчала и Катя, считая, что ее голос вряд ли что изменит.

…Во вторник вечером, как и обещал хозяин, в гости к ним пожаловали его знакомые, которых супруги встречали вместе и проводили в гостиную, представляли прибывшим родственникам. Потом Василий Дмитриевич вел их к себе в кабинет, где они курили, пили шоколад, играли в карты. Последним в гостиную вошел черноволосый молодой человек лет тридцати с несколько удлиненными чертами лица и острым взглядом глубоко посаженных глаз. Он поклонился сидевшим за столом Менделеевым и прошел в угол, где сел в глубокое кресло и, ни на кого ни глядя, задумался о чем-то своем.

– То Николай Васильевич, – уважительно шепнула Надежда Осиповна на ухо племяннице.

– Гоголь? – уточнила та, не веря, что видит известного писателя.

– Он самый…

Кате очень хотелось спросить его о чем-нибудь или просто поговорить о литературе, узнать, над чем он работает, но она понимала, делать это не только неприлично, но и то, что, вполне возможно, он может просто ничего ей не ответить, сочтя за дерзость подобное обращение. Потому она притихла и ждала, когда же кто-то другой обратится к нему, а уж тогда, может быть, и ей удастся вставить свое слово.

Наконец, к ним заглянул Василий Дмитриевич и, видя, что молчание затянулось, поспешил прервать его.

– Николай Васильевич, я бы хотел обратить ваше внимание, что родичи мои прибыли из самого Тобольска, то есть мои земляки. Я, коль помните, тоже оттуда родом. И, представляете, моя племянница, оказывается, знает ваши книги.

Но тот ничего не ответил, а лишь пристально глянул на Катю, словно увидел впервые, кивнул головой, а потом неожиданно спросил:

– Говорят, холодно у вас там, в Сибири. И ветры дуют, снега по пояс, не проедешь. Как только там люди живут… Не то что у нас, у меня на родине в Полтаве. Там благодать, уезжать не хочется. А вот ведь, приходится…

У него был мягкий, грудной голос и каждое слово он произносил как-то округло, словно орешки сплевывал, что Кате показалось очень забавным и она улыбнулась, обрадовавшись возможности заговорить:

– Не так уж у нас и холодно, зато воздух, знаете какой?

– И какой у вас воздух? – в свою очередь улыбнулся тот, искренне обрадовавшись и приняв порыв юной собеседницы.

– Необыкновенный! Дышишь им и надышаться никак не можешь. Вкусный, потому как…

– Наверное, как пирожное? – спросил он, облизнувшись.

– Куда там пирожному, – взмахнула ладошкой Катя, – никакого сравнения. Пирожное оно сладкое, даже приторное, а воздух он… – она остановилась, замолчав, подбирая, каким