Филантропы в рваных штанах - Роберт Трессел

ни слова, он прошел мимо Харлоу с Истоном и направился на следующий этаж, в комнату, где работал Слайм.

− Подожди ты с этой комнатой лучше, − сказал Хантер. − Здесь будут менять облицовку камина и решетку.

Он подошел к камину и некоторое время постоял возле него в раздумье.

− Эта решеточка совсем не так плоха, правда? − произнес он задумчиво. − Ее можно где-нибудь использовать.

− Да, решетка неплохая, − сказал Слайм, сердце у которого стучало, как паровой молот.

− Поставим ее в гостиной, − решил Скряга, наклоняясь, чтобы повнимательнее ее рассмотреть. − Совсем целая.

Он попытался отодвинуть заслонку, но не смог.

− Гм, здесь что-то не так, − заметил он и сильнее дернул заслонку.

− Похоже, туда упал кирпич или кусок штукатурки, − с трудом выдавил из себя Слайм. − Может быть, я открыть попробую?

− Не надо, − ответил Нимрод, поднимаясь на ноги. − Наверно, так оно и есть, как ты сказал. Я скажу, чтобы после обеда сюда принесли новую решетку. Банди ее установит, и тогда можешь снова начинать оклейку.

С этими словами Скряга вышел из комнаты, спустился по лестнице и покинул дом, а Слайм вытер пот со лба платком. Потом он стал на колени, отодвинул заслонку, достал разорванные рулоны обоев и спрятал их в соседней комнате в дымоход. Когда он это делал, в доме раздался свист Красса.

− Слава тебе господи! − воскликнул Филпот с чувством. Он положил на ведерко кисти и вместе с остальными поспешил на кухню.

Это место действия уже знакомо читателю. Для сидения здесь приспособили длинную доску, укрепленную на двух стремянках, поставленных параллельно, футах в восьми друг от друга по правую сторону от камина. Рабочие сидели на опрокинутых ведрах и на ящиках от кухонного стола. Пол не метен, повсюду грязно, валяются куски штукатурки, клочки бумаги, обломки ржавых труб, комья глины, и среди всего этого − кипящее ведро чая и коллекция щербатых чашек, банок из-под варенья и сгущенного молока. Рабочие − кто в поношенной одежде, а кто и просто в лохмотьях. Они с аппетитом уплетают свой бедняцкий обед и обмениваются шутками.

Это было жалкое, удивительное и вместе с тем возмутительное зрелище. Жалкое − ибо большая часть жизни этих людей проходила в подобной обстановке; не надо забывать, что почти все свое время они проводили на работе. Когда будет готова «Пещера», они примутся за другую, точно такую же работу, если им посчастливится ее найти. Удивительное − ибо, хотя люди эти знали, что получали за свой труд несравненно меньше того, что необходимо для жизни, тем не менее они считали, что недостойны получать справедливую долю того, что сами же производили! И возмутительное − ибо, хотя они и знали, что их дети обречены на жизнь, полную унижений, тяжкого труда и нужды, они упорно отказывались изменить что-либо к лучшему. Большинство из них рассуждало так: то, что хорошо для нас, и для наших детей сгодится.

Казалось, к собственным детям они относятся с презрением, как к существам, пригодным только на то, чтобы прислуживать детям таких людей, как Раштон и Светер. Но нельзя забывать, что их самих учили относиться к себе с презрением, еще когда они были детьми. В так называемых «христианских» школах, которые они посещали, их учили, что они должны «знать свое место» и почтительно относиться к «избранным», а теперь они посылали своих детей слушать те же самые унизительные проповеди! Они очень старались ради этих «избранных» и детей этих «избранных» и очень мало заботились о собственных детях, друг о друге и о себе.

Потому-то они и ходили в лохмотьях, питались скверной пищей, обмениваясь грубыми шутками, пили отвратительный чай и были довольны! Была бы Работа, было бы что-нибудь поесть да чьи-нибудь обноски прикрыть тело − чего же больше! И они гордились этим. Восхищались. Сами пришли к выводу и убеждали других, что жизненные блага не предназначены для «таких, как они», и для их детей.

− А куда профессор делся? − спросил джентльмен, сидящий на перевернутом ведре в углу. Он говорил об Оуэне, который продолжал работать и не спустился еще вниз.

− Наверно, готовит очередную проповедь, − засмеялся Харлоу.

− С тех пор как он работает в той комнате, мы не слышим его лекций, да? − сказал Истон.

− Вот и хорошо, − ворчливо сказал Сокинз. − Меня тошнит, черт побери, когда я слышу эту белиберду, что он плетет.

− Бедняга Фрэнк, − заметил Харлоу. − Совсем запутался, правда?

− Дурак он, вот и все, − сказал Банди. − Меня эти его проклятые вопросы нисколько не волнуют, пропади они пропадом. А его они замучают до смерти.

− Теперь я понимаю, почему он так плохо выглядит, − заключил Харлоу. − Сегодня утром я слыхал несколько раз, как он кашляет.

− Мне показалось, что в последнее время он получше выглядит, − заявил Филпот. − Повеселел, улыбается, даже шутки начал понимать.

− Странный он какой-то! − заметил Банди. − То веселый, шутит, поет, анекдоты рассказывает, а на следующий день из него слова не вытянешь.

− Кретин он, вот и все, − резюмировал человек на ведре. − На кой черт нашему брату забивать себе голову политикой?

− Ну, это ты зря, − возразил Харлоу. − Мы имеем право голоса на выборах, и именно от нас зависят все дела в стране. Поэтому я считаю, мы должны немножко интересоваться политикой. Но вот зачем он об этих мошенниках социалистах толкует, этого я понять не могу.

− Никто не может, − с ехидным смешком вставил Красс.

− Если бы даже все люди на свете разделили эти проклятые деньги поровну, − глубокомысленно заявил человек на ведре, − ничего хорошего не получилось бы. Через полгода все равно деньги вернулись бы к прежним владельцам.

− Это точно, − согласились все.

− А он тут на днях распинался, что от денег вообще нет пользы! − выпалил Истон-Помните, он сказал, что деньги − главная причина бедности?

− Они и в самом деле главная причина бедности, − сказал вошедший в это время Оуэн.

− Ура! − закричал Филпот. Его приветственное восклицание было подхвачено всеми остальными. − Прибыл профессор, сейчас он нам кое-что сообщит.

Веселый гул был откликом на эту реплику.

− Христа ради дайте хоть поесть сперва, − взмолился Харлоу с притворным отчаянием.

Когда Оуэн, налив себе чаю, сел на