«Князья, бояре и дети боярские» - Михаил Бенцианов

Существует вероятность того, что указанные учетные документы могли существенно отличаться от позднейших десятен. В дошедших до нашего времени десятнях (с 1556 г.) отмечались личные характеристики служилого человека: поместный оклад, причитающееся его статье денежное жалованье, количество выступавших с ним «людей», качество вооружения. В Дворовой тетради в основу был положен наследственный принцип службы. Запись имен здесь производилась большими семейными, фамильными, иногда даже родовыми гнездами, с припиской малолетних и недееспособных членов семей. Вполне возможно, что эта особенность соответствовала сложившемуся характеру службы дворовых детей боярских, выступавших в походы большими родственными группами с коллективной ответственностью за явку и надлежащее снаряжение каждого из их членов.

Отдельными группами служили бывшие вассалы удельных князей (Юрия Дмитровского, Дмитрия Углицкого, Андрея Старицкого), служилого князя Василия Шемячича и «литва дворовая». Анализ дмитровской рубрики показывает, что местные дворовые дети боярские делились в начале 50-х гг. XVI в. на два списка: дети боярские «княж Юрьевские Ивановича» и собственно великокняжеские дети боярские (потомки лиц на службе у Василия III). К каждому из них отдельно приписывались новики. Разряд казанского похода 1549 г. подтверждает, что подобное разделение затрагивало и городовых детей боярских[632]. Такой подход создавал преемственность фиксации членов той или иной фамилии в служебных списках на протяжении нескольких десятков лет.

Упоминание о десятнях (десятницах) в делопроизводстве новгородской приказной избы середины 1550-х гг. свидетельствует о близких подходах. В 1554 г. место отставленных от службы князей Белосельских должны были занять их близкие родственники: «И вы б их в десятнице погладили, а в их место написали княж Володимерова сына Курбатка да княж Васильева внука Семейку княж Андреева сына Белоселского». Также были удовлетворены просьбы Гостя Харламова и Ф.Д. Рагозина. Их места в десятнях были отведены для их сыновей[633].

При обилии имен, фигурировавших в Дворовой тетради, можно представить, с какими трудностями приходилось сталкиваться дьякам и подьячим при работе с подобными документами, чтобы определить реальную фактическую годность того или иного сына боярского к несению службы. Многие служилые люди ускользали из ведения дьяков. В Дворовой тетради сохранилась красноречивые пометы, относящиеся к В.Т. и В.С. Лапиным Заболоцким: «Не служит – помесья нет». И. Угримов Ухтомский, в свою очередь, был отмечен пометой «не служит и денег не имал»[634].

Пример с Гостем Харламовым свидетельствует, что в ранние десятни могли вписываться на место прежних служилых людей их малолетние сыновья. К моменту подачи челобитной его сыну Булгаку исполнилось всего лишь 11 лет. Подобная делопроизводственная практика имела широкое хождение и получила отражение в других учетных документах, в частности в позднейших боярских списках. Боярский список 1577 г. содержит примеры такого подхода. Среди дворян был записан, например, И.И. Безсон Дивов, возле имени котрого стояла характерная помета «в его место сын ево Григорей Ширяй»[635]. При длительных промежутках между составлениями списков личного состава подобные примеры должны были получать значительное распространение.

Не исключено в таком случае, что первые списки как членов Государева двора, так и городовых детей боярских также имели персональный характер, в зависимости от личных достижений того или иного служилого человека, а уже затем «обрастали» именами его многочисленных потомков и младших родственников. Для дворовых детей боярских это предположение подкрепляется приведенными ранее примерами их отбора из общей массы местных вотчинников из истории XV столетия. Последующие списки – дворовые книги или «десятницы», со сделанными приписками и дополнениями, создавались не с «чистого листа». Со временем они наслаивались друг на друга, создавая прецеденты службы по спискам, так что в итоге формировалась общая система иерархии внутри каждой отдельной рубрики (субкорпорации в составе Государева двора).

Регулярное проведение общегосударственных смотров и, как следствие, широкое распространение десятен были связаны с проводимой политикой по реформированию службы. 1550-е гг. стали временем серьезных изменений. В эти годы были созданы Государев разряд и Государев родословец, приняты приговор о местническом старшинстве в полках и «Уложение о службе». В этой же связи шел процесс всеобщего распространения окладных норм и формирование единообразных служилых «городов».

Можно согласиться с мнением А.В. Антонова, который считал, что десятни, как тип делопроизводственной документации, заменили собой пресловутые «вопчие», иммунитетные грамоты, выдаваемые дворянским корпорациям и известные по Судебнику 1550 г. и в этом качестве приобрели важное значение для подтверждения принадлежности того или иного лица к служилому «городу»[636].

Анализ каширской десятни 1556 г. и «боярской книги 1556/57 г.» показывает, что в середине века велась активная работа по унификации поместных окладов, которая, однако, в эти годы еще не была доведена до конца. Первый общевойсковой смотр русской армии, нашедший отражение в комплексе десятен, был произведен в 1556 г. в Серпухове. По свидетельству официальной летописи, по своему размаху этот смотр не имел аналогов: «И свезли к государю спискы изо всех мест, и государь сметил множество воинства своего, еще прежде сего не быть так, многия бо крышася, от службы избываше»[637]. Серпуховский смотр получил отражение сразу в нескольких десятнях, которые с этого времени постоянно фигурируют в делопроизводственном обороте.

К этому смотру относится составление каширской десятни. Уже было отмечено, что список каширян в ней был построен по принципу постепенного убывания поместных и денежных окладов. Большая часть поместных окладов отличалась единообразием, основанном на 50-кратном делении. В этом ряду были и свои исключения, которые могли отражать фактические размеры поместий (пример Ю.Г. Тутолмина). Все случаи «нетипичных» окладов находились за пределами Ростовецкого стана, дети боярские которого сформировали ядро каширской корпорации. Для выходцев из этих станов (Беспутский, Туров, Тешилов, Мстиславль) у проводивших верстание лиц, видимо, не было сведений о поместных окладах, поэтому данные по их землевладению записывались со слов самих служилых людей. В отрывках новгородской десятни смотра того же 1556 г. прямо говорится о подобном принципе получения нужной информации: «И поместья их писаны, что которой за собою в памяти написал»[638].