Промельк Беллы. Романтическая хроника - Борис Мессерер

Кто бы мог представить, что через какое-то время мастерская на Поварской станет притягательным местом встреч для лучших представителей артистического и литературного мира. Сам я получил возможность работать в пространстве, казавшемся огромным и ставшем в дальнейшем столь тесным из-за нагромождения станков, холстов и уже написанных картин, и создать здесь все то, что мне дано было сделать. В течение двадцати лет эти стены служили жилищем для нас с Беллой Ахмадулиной, и мы провели здесь лучшие годы своей жизни.

Наше с Беллой присутствие в этих стенах притягивало в мастерскую многих творческих людей, наших друзей и сопутников, русских и зарубежных поэтов и писателей, художников и режиссеров, фотографов и актеров. Я не буду перечислять имена, так знакомые русскому слуху, скажу только, что многие из них занимали важное место в моей жизни и стали героями этого повествования.

Здесь стихийно родился альманах “Метрополь”, происходили встречи его участников, зачастую в кругу дружеского застолья обсуждались “Декабрьские вечера”.

Название “Мастерская на Поварской” стало наименованием художественной школы и выставки в Русском музее в помещении корпуса Бенуа, выходящего фасадом на канал Грибоедова, состоявшейся в 1995 году. Началось все с того, что вместе с моим другом искусствоведом Славой Лёном мы пришли к заключению, что наш творческий альянс с Юрием Красным и Левой Збарским хотя и не носил заранее программированный характер, по существу своему являлся тоже целым направлением в современном искусстве России. По предложению Лёна этот союз был классифицирован как школа “Поварская, 20”. Более того, Слава, постоянно занимавшийся прославлением истории авангардных течений в России, включил в нашу школу и нескольких молодых художников, чьи художественные эксперименты считал творчески близкими: Дмитрия Бисти, Игоря Обросова (кстати, новых обитателей мастерских) и Николая Попова. Таким образом, мастерские на Поварской вошли в историю отечественного художественного движения.

Выставка открывалась моей огромной инсталляцией “Сказка о дожде”, посвященной поэме Беллы Ахмадулиной.

Инсталляция отражала уже новейшее время, хотя и служила прославлению мастерской и ее причудливого быта. К открытию был издан каталог, в котором кроме изображений экспонатов публиковались фотографии, отражавшие фантастические сборища интеллигентов, происходившие в этих стенах. Выставка передавала целую эпоху московской жизни.

С Левой Збарским мы встречались иногда по нескольку раз в день, и все разговоры крутились вокруг мастерской. Во время застолий мы неизменно вовлекали в обсуждение друзей, которые к нам подсаживались. Разговор становился общим, каждый участник высказывался, идея обрастала новыми деталями.

Как-то в ресторане Дома журналиста к нам подошел Илья Глазунов, уже имевший мастерскую в двух шагах – в доме Моссельпрома. Дом этот был расписан рекламой, сработанной Маяковским – “Нигде кроме, как в Моссельпроме!” – потому так и назывался. Мы никогда не были близки с Глазуновым, но, услышав о наших проблемах, он проявил доброжелательное участие и пригласил нас к себе. Зайдя в дом и поднявшись на последний, седьмой этаж, мы оказались в помещении, которое занимало все пространство наверху.

Мастерская произвела на нас большое впечатление: по стенам в два ряда располагались окна, а между ними висели большие старинные иконы. Рабочая часть мастерской находилась над одним из крыльев здания. Второе крыло еще не было освоено, и Глазунов говорил о предполагаемой застройке.

Илья сказал, что хочет нам помочь и что знает в соседнем доме по Нижнему Кисловскому переулку такой чердак. Вооружился кусачками и фомкой, и мы отправились в путь. Через пару сотен метров вошли в парадную, поднялись по лестнице на шестой этаж к чердаку и оказались перед закрытой железной дверью, на которую вместо замка была намотана толстая проволока. Глазунов привычным жестом взял в руки кусачки и перекусил проволоку, дверь открылась, и мы очутились в надлестничном помещении, перекрытом стеклянным куполом. Еще недавно это был так называемый фонарь, который давал свет всей лестнице. Но в жилых домах в Москве такие фонари повсеместно ликвидировались жэками ради дополнительной жилплощади. Лестничная площадка перекрывалась балками, настилался пол и получалось пространство, годившееся и для жилья, и для мастерской, а на лестничных клетках дневной свет заменялся электрическим.

Но помещение, показанное Глазуновым, показалось нам слишком маленьким, потому что уже тогда в нашем сознании жил другой предполагаемый масштаб будущих свершений. Мы с Левой в один голос, не сговариваясь, сказали ему об этом. Тень разочарования промелькнула на лице Ильи, ведь он, несомненно, вполне бескорыстно хотел нам помочь и сожалел, что это не получилось.

Мы были ему благодарны, тем более что он указал нам способ поиска подходящего пространства. Мы попрощались и уже на следующий день приобрели необходимые для такого дела инструменты: кусачки, металлический с загнутой ручкой молоток, бокорезы, стамески и фомку. На Левиной “Волге” поехали по центральным улицам Москвы, стараясь из машины разглядеть подходящий чердак. Иногда останавливались, заходили со двора в дом и старались попасть на самый верх. По существовавшим тогда правилам необходимо было разыскать техника-смотрителя и договориться пойти с ним на чердак, чтобы он отпер замок на двери. Но с легкой руки Глазунова мы с Левой начали самостоятельно подниматься на верхние этажи, влезать в чердачные помещения и осматривать их. Бывали случаи, когда жильцы верхних этажей дружно ополчались против незваных гостей, и мы уходили от греха подальше.

После двухнедельных утренних разъездов по центру Москвы мы уже знали все чердаки домов в этом районе, список адресов пополнялся.

В итоге наше внимание сосредоточилось на чердаке дома по адресу Поварская, 20. Выбор был сделан, предстояла процедура оформления этого помещения. Это был сложный процесс сбора различных справок, разрешений, согласований.

Мы знали Егерева – главного архитектора Киевского района Москвы. Пошли к нему и сказали: “Слушай, старик, ну отдай ты нам это помещение!” Он был отзывчивый человек, бывший фронтовик, вообще славный парень, и тут же согласился. Я сделал проект верхнего этажа здания, мы его утверждали всюду и получали разрешения на постройку. Надо было пройти БТИ, пожарную охрану, санэпидемстанцию, межведомственную комиссию и других чиновников, которых мы неизменно привечали различными коньяками, конфетами и другими подарками. Брали все, а пожарники просто обожали коньяк. И так мы дошли, наконец, до райкома партии.

Тогда все делалось через райком. Но там мы встретили неожиданное сопротивление. Мы уже верили в успех, как вдруг какой-то третий секретарь райкома встал насмерть и отказался подписать разрешение. Мы совершенно растерялись, не знали, что делать, как найти к нему подход. Мы стали наводить о нем справки, и вдруг выяснилось, что с младшим братом Левы – фармацевтом Витечкой – этот “непримиримый” ночи напролет играет в карты. Ключ был найден, дальнейшее было делом техники…