Промельк Беллы. Романтическая хроника - Борис Мессерер

После райкома мы попали на межведомственную комиссию, где наш вопрос был решен положительно.

Началась “эпоха” строительства мастерских. Поскольку мы с Левой представляли собой движущую силу нашей инициативной группы, то нам было очевидно, что к этой идее следует присоединить наших друзей-художников Юру Красного и Леву Подольского. Но как-то с самого начала так сложилось, что всем занимались мы. Со временем ничего не делавшему Подольскому мы дали определение “политический труп”. Он был хороший книжный художник, но то ли чтобы потрафить советской власти, то ли ради заработка бесконечно рисовал Красную площадь, потом, после его переезда в Израиль, Кремлевская стена превратилась у него в “Стену Плача”, а теперь, живя в Канаде, Лева Подольский делает вполне современную абстрактную живопись.

Юра Красный был идейно с нами, но тоже не перетруждался. Однако, когда вставал вопрос об угощении строителей, мы всегда за его счет шли в ресторан или в шашлычную, потому что он был самый богатый, больше всех зарабатывал. Знаменитая шашлычная была у Никитских ворот, где сейчас театр Розовского. Другая – возле кинотеатра “Новости дня”, который сейчас уже снесен и там разбит сквер – напротив памятника Пушкину. В эти заведения мы ходили со строителями, уговаривали их начать работы. Мы думали, что почти нащупали возможность с ними договориться, как вдруг их главный назвал грандиозную сумму, по тем временам фантастическую. Трудно сейчас вспомнить пересчет денег, но это была сумма сверх того, что он брал за строительство, которое оплачивалось Художественным фондом.

Фонд шел на траты, потому что его руководители любили, чтобы дело было на мази, то есть не происходило бесцельного расходования денег, ведь мастерские после их постройки становились собственностью фонда. В общем, мы просто открыли рты, но все равно согласились.

Главный строитель был опытный человек, мы обсуждали с ним, что и как делать. Разрешения были получены, дальше все зависело от его инициативы, и поскольку и ему самому перепадала большая сумма, он отдал приказ приступить к работе по проекту специального архитектора – человека, приглашенного им из конторы, занимавшейся переоборудованием чердаков.

Мы с Левой относились к постройке мастерских очень азартно, много сил на это тратили. Я приходил каждый день и давал деньги для поощрения трем бригадам строителей. Этот ритуал стал традиционным. И вот однажды так случилось, что денег у меня не было, и тогда прораб сказал:

– Борис, а Борис, ты народ опохмелять-то думаешь? Ты же видишь, люди ведь больные все!

Мне стало стыдно, и я побежал занимать…

Строители вывели стены поверх существующей крыши и соорудили новую высокую, после чего сняли прежнюю. Поэтому получилась огромная высота, метров восемь. Окна мы тоже вставили в проект, их не было вначале.

Был трудный процесс сдачи мастерских представителям Художественного фонда, никто тогда не понимал масштабов этой стройки. У нас стоял даже настоящий подъемный кран “Пионер”, поднимавший тяжести на седьмой этаж.

Когда построили стены и крышу, пришли бригады, которые занялись внутренней отделкой: штукатурили стены, красили, было очень много стадий работы, но в конце концов мастерские дозрели до открытия.

Документы на мастерские мы начали оформлять в 1966-м, а въехали в 1968-м. Строили два года. Без выходных. Но с некоторой долей юмора могу сказать, что нас успокаивало то, что столько же времени потратил Микеланджело на добычу мрамора в Каррарах. О нашей стройке все знали и расспрашивали – художники, знакомые. Строительство стало настоящей эпопеей.

У меня к этому времени был свой отдельный интерес к театру. Как я уже писал, существовали художники, творчески и по духу близкие, разделявшие этот мой интерес и ставшие моими друзьями – Лева Збарский и Юра Красный.

Юра – неординарный, яркий человек, замечательный художник, натура неукротимая, любитель парадоксов – поражал творческой энергией. Он ее прямо излучал и в жизни, и в искусстве.

Внешность Юры была чрезвычайно колоритна. Его горящие глаза, устремлявшиеся на собеседника, вдруг резко меняли направление в сторону нового объекта и при этом так яростно метались в орбитах, что собеседник быстро начинал ценить те мгновенья, когда взгляд останавливался на нем. Лысая голова в рамке всклокоченных волос и нос чуть ли не с двойной горбинкой. Длиннющие руки, из-за которых он носил пиджаки большего размера, чем требовалось, и поэтому скорее напоминавшие сюртуки, делали его силуэт еще более причудливым. Очарование его остроумия, неповторимые личные интонации и сам стиль его шуток были исключительно оригинальны и вызывали всеобщий восторг, расходясь, как круги по воде, среди друзей, повторявших их уже для своих знакомых.

В основном мы дружили втроем – Лева, Красный и я. И как всегда бывает в случаях такого тройственного дружеского союза, мы устанавливали определенные законы этики внутри нашей троицы. В результате получалось, что мы с Левой доминировали в этой дружбе и бесконечно иронизировали над Юрой. Красный все это терпел, иногда отвечая рапирными уколами своего остроумия, на что мы реагировали достаточно благородно, отдавая должное его юмору. “Травить Красного”, безусловно, любя его, считалось совершенно закономерным. И, кстати говоря, было за что.

Быт Красного был также не лишен своеобразия. Юра жил на улице Усиевича в районе метро “Аэропорт” в пятиэтажной хрущевке на третьем этаже. Это был кооперативный дом художников. В убогой архитектуре дома, в планировке квартиры, во внутриквартальных проездах и стоянках машин чувствовалась примитивная советская бытовая недодуманность и неустроенность, а жалкие нормы, отведенные для человека в “развитом социалистическом обществе”, оставляли желать лучшего.

По моему совету Красный снес все перегородки в своей квартире, и получилось так, что человек, отворяя входную дверь, сразу попадал в пространство жилья нашего друга и мог в полной мере ощутить запахи, сопутствующие обеду. Зная, что Красный владеет искусством приготовления пищи, мы с Левой требовали, чтобы он нас кормил. Он делал это с удовольствием, но, по выражению Левы, готовил “вкусно, но грязно”.

Сейчас, наблюдая по телевидению, как повара демонстрируют свое мастерство и мгновенно убирают все отходы, я вспоминаю Красного, у которого все необходимые ингредиенты будущего обеда валялись на столе и здесь же громоздились издержки мощного производственного процесса, затеваемого Юрой.

В квартире все было перевернуто вверх дном: летом валялись неубранные зимние вещи и, наоборот, зимой все было завалено летней одеждой, стояли какие-то канистры, автомобильные шины и над всем этим, кроме запахов готовки, еще реял чудовищный запах протухшей черной туши, необходимой Красному, чтобы делать свою изумительную графику. “Аромат” был настолько сильный, что ударял по нервам, и непривычный к этому человек долго не мог прийти в себя, попав в его квартиру. Единственным запоминавшимся архитектурным излишеством была длинная деревянная полка, висевшая на цепях поперек всей квартиры, на которой громоздились многочисленные раритеты, собранные Красным и говорящие о былом времени. Это были керосиновые лампы, утюги, чайники и пустые бутылки разнообразной формы.