Фарфоровые куколки - Лиза Си

class="p1">Ему нравилось вспоминать, как мы с ним танцевали.

— Я всегда любил с тобой танцевать, — говорил он. — Мы умели порвать танцпол.

И это было чистой правдой.

Перед Днем благодарения пришел конверт с незнакомым обратным адресом. Открыв его, я обнаружила письмо от Руби.

«Грейс!

Прости, что так долго не писала. Я хотела забыть себя, забыть все, что у меня было. Я была не очень хорошей подругой, но надеюсь, что ты меня за это простишь. Я сейчас нахожусь в лагере для интернированных в Юте.

Вчера вечером после ужина показывали „Алоха, мальчики!“. Какой сюрприз! Но я очень счастлива за тебя, Грейс! Ты великолепно выглядела. Мне так много хочется сказать, но я постараюсь сократить это до самого важного. Я застряла в этой дыре. Никто нам не помогает, ни Красный Крест, ни Армия спасения, ни Американский союз защиты гражданских свобод. Может, тебе удастся добиться чего-то теперь, когда ты стала настоящей звездой? Помоги!»

Когда я показала письмо Элен, она сказала, что тоже получила что-то похожее.

— Все в клубе получили письма от Руби, даже некоторые зрители.

— Мне надо ей ответить…

— Зачем? Что можешь ты или кто-нибудь из нас сделать для нее? — спросила Элен. — Никто не хочет наживать неприятностей, а тебе стоит быть особенно осторожной. Ты либо скрывала япошку под своей крышей, либо сдала ее. Так что лучше выбрось это письмо и держись от всего этого подальше.

Я согласилась, даже быстрее, чем следовало. Как я могла стать такой трусливой? И чего именно я боялась? То есть да, я жила в одной квартире с Руби после нападения на Перл-Харбор и хранила ее секрет, и если бы не она, то у меня могли быть из-за этого серьезные неприятности. Я любила ее, ей нужна была помощь, и я очень хотела помочь, но меня парализовал страх.

И я была не единственной, кто бросил друга, попавшего в беду. У тех, кто был отправлен в лагеря для интернированных, были друзья, соседи и коллеги, и никто из этих людей не вступился за них. Гордиться тут нечем.

Я последовала совету Элен и выбросила письмо. И я не стала говорить о нем Джо. Мне не хотелось его расстраивать.

Семнадцатого декабря 1943 года правительство США отменило закон об исключении китайцев, который запрещал поселение на побережье китайцев, кроме студентов, дипломатов, торговцев и учителей. Наконец-то китайцам можно будет легализоваться.

Родители Элен, однако, отклонили это предложение.

— Мы не хотим лишиться права вернуться в нашу деревню, — сказал мистер Фонг, когда я зашла навестить Элен и Томми. — Мы не хотим, чтобы нас презирали на родине, когда мы туда вернемся.

Но в большинстве своем люди увидели в отмене этого закона добрый знак.

В тот же день Чарли позвонил Максу Филду, чтобы пригласить меня обратно в «Запретный город» — в духе всеобщего прощения, так сказать. На самом деле Эстер просто сбежала с моряком. Макс, разумеется, тут же позвонил мне и рассказал о предложении Чарли, которое содержало еще и обещание гигантской прибавки к жалованью.

Я не помнила обид, поэтому с радостью приняла предложение. Клуб процветал, и Чарли греб деньги лопатой. Танцовщицы зарабатывали по шестьдесят долларов за вечер одними чаевыми, в дополнение к пятидесяти долларам еженедельного жалованья. Я же получала намного больше, и эти деньги так же легко тратились.

Я купила норковую шубку за две тысячи двести пятьдесят долларов и машину, подержанный спортивный седан «шевроле» за шестьсот пятьдесят девять долларов. Конечно же, ездила я на нем не часто, потому что бензин был по карточкам. Так что я арендовала место в гараже, и большую часть времени машина стояла там.

— Давайте еще выпьем, — каждый вечер обращался Чарли к публике. — Даже если у вас будет наутро болеть голова, и что с того? Вы всегда можете купить аспирин.

В конце года, спустя девять месяцев после отправки Руби в лагерь, Джо написал мне письмо, которое изменило мою жизнь.

«Непростительно долго я относился к тебе как к младшей сестре. Как оказалось, я был слеп и не видел того, что было прямо перед моим носом. Скажи, сможешь ли ты посмотреть на меня другими глазами? Есть ли у меня шанс?»

Я так долго этого ждала, что впала в эйфорию, как девочка, влюбившаяся впервые в своей жизни. Сейчас я стала ему нужна. Но насколько эти чувства реальны?

На этот раз я не стала отвечать ему сразу. Мне необходимо было подумать. Его следующее письмо сказало больше предыдущего.

«Как я провожу время, когда не летаю? Мечтаю о том, как приеду к тебе, увижусь с тобой. Кажется, мне пора признать: я полюбил тебя, и это серьезно».

Его слова сделали меня счастливой, но я не спешила. Вот что я написала:

«Я хочу, чтобы ты понял: я не стану тенью Руби».

В следующем конверте лежало такое письмо:

«Дорогая Грейс!

Это последний раз, когда я упомяну Руби, и то потому, что я хочу, чтобы ты кое-что поняла. У Руби яркий фасад, за которым пустота. Ты же красива не только внешне, но и внутренне. Я знаю, что всегда могу доверять тебе и положиться на тебя. Я сожалею лишь о том, что мне понадобилось столько времени, чтобы это понять.

Ты очень изменилась с нашей первой встречи, и теперь я вижу тебя в совершенно ином свете. Позволь сказать тебе кое-что, Грейс. Здесь я с каждым днем все больше узнаю о том, что такое отвага. И у тебя она есть. Но дело даже не в этом.

Когда я думаю о прошлом, о том времени, которое мы провели вместе, я понимаю, что ты всегда меня слушала. На острове Сокровищ, в клубе, все эти последние месяцы. Надеюсь, ты знаешь, что и я тоже слушал тебя.

Я услышал в тебе тебя, как ты услышала во мне меня. Это значит для меня больше, чем я могу выразить. Ты для меня не тень и не замена. Ты — девушка, с которой я должен был быть вместе с самого начала.

С любовью,

Джо».

Наконец-то! Наконец-то! Наконец-то!

Элен. Блестки, цилиндры, шифон

Утром в пятницу в середине апреля 1944 года мы с Грейс стояли на железнодорожной платформе в Окленде и прощались с Монро, которого призвали в армию. Он отправлялся на обучение в Мемфис. Папа пригласил Грейс, раз уж она была единственной девушкой, хотя бы приблизительно соответствовавшей роли той, ради кого «возвращаются домой». Наша группа