Дезертирство в Красной армии в годы Гражданской войны (по материалам Северо-Запада России) - Константин Викторович Левшин

Красной армии. По воспоминаниям управляющего делами СНК В. Д. Бонч-Бруевича, вопрос о замене военной службы тем, чьи убеждения ей противоречат, поднимался уже в первые месяцы после Октябрьской революции и был отмечен известным вниманием со стороны В. И. Ленина. К весне 1918 г. религиозные деятели различных течений возвратились из ссылок и каторги, куда они были отправлены за отказ служить в царской армии[1147].

Чуждые народу цели «мировой бойни» должны были, по мнению новой власти, уступить место пониманию своей кровной заинтересованности в успехе и необходимости гражданской войны («Мы всегда говорили: „Есть война и война“. Мы осуждали империалистическую войну, но не отрицали войну вообще»)[1148]. Освобождение от воинской повинности горстки, как представлялось, людей, многие из которых были гонимы при царе и снискали этим некоторую известность в стране и за рубежом, усиление посредством этого своего влияния на местах были выгодны большевикам и казались вполне оправданными. За первые десять месяцев 1918 г. освобождение получили около трех-четырех сотен человек, чью искренность письменно засвидетельствовал виднейший толстовец В. Г. Чертков[1149]. Главный аргумент сторонников принятия особого декрета по данному вопросу (В. Д. Бонч-Бруевич, В. И. Ленин) состоял в том, что отказы эти будут малочисленны, а засорение рядов армии «совершенно чуждым и явно мешающим элементом» крайне нежелательно[1150]. Очевидно, существовал расчет и на положительную реакцию в мире на такой прогрессивный, гуманный жест. Противники его принятия (напр., П. А. Красиков) указывали на то, что речь здесь шла не о простом пассивном неучастии в войне, а об отказе «защищать рабочую республику от разбойников империализма»[1151].

Одним из первых практических шагов со стороны власти стал приказ РВС Республики № 130 от 22 октября 1918 г., который напрямую касался вопроса о службе в Красной армии «отдельных верующих». В отличие от предшествующей практики он ограничивал процесс отказа, вводил судебную экспертизу искренности заявителя. Приказ гласил, что, несмотря на курс по полному отделению церкви от государства, советская власть «считается в то же время с искренними и честными религиозными взглядами… поскольку они не направлены против основ трудового общежития и интересов рабочего класса». Невозможность служить по убеждениям должна была быть доказана «учреждениями судебно-следственного характера», после чего данное лицо переводилось в санитарную команду[1152]. К моменту издания приказа проблема дезертирства из Красной армии и уклонения от призыва встала чрезвычайно остро, и советская власть не могла себе позволить свободно разбрасываться мобилизационными ресурсами и, пожалуй, главное – смущать народ и армию таким отношением к «избранным». Большинство последующих акций властей в этом направлении можно так или иначе обусловить развитием борьбы с дезертирством и строительством армии.

В октябре 1918 г. в Москве был организован Объединенный совет религиозных общин и групп (далее – ОСРОГ), который провозгласил себя «центральным объединением свободомыслящих религиозных организаций, отрицающих воинскую повинность», выступающим от имени 10 млн (по их подсчетам) человек[1153]. 4 января 1919 г. был принят декрет СНК об освобождении от воинской повинности по религиозным убеждениям, по которому экспертизу на соответствие отказника положениям декрета в народном суде проводил ОСРОГ. Военная служба могла быть заменена «другой гражданской обязанностью», преимущественно службой в заразных госпиталях, или же призывник освобождался без какой-либо замены[1154]. Стороны оказались на удивление схожи в том мнении, что декрет скоро себя исчерпает. Но если В. И. Ленин говорил о том, что все «убеждения» и «принципы» померкнут перед осознанием роли и задач Красной армии, то ряд «сектантов» толковали сам факт принятия декрета как слабость и уступку власти, жест самосохранения, ведь «дни всякой власти сочтены» и недалек день всеобщего претворения в жизнь основ братства и любви. Каждый был уверен в победе своего дела. Всего, по наиболее взвешенной оценке, число «сектантов» в России на 1917 г. достигало 7–8 млн человек[1155].

Декрет от 4 января 1919 г. массово тиражировался типографским способом и «пачками рассылался по сектантским общинам, а оттуда широко распространялся среди населения, никакого отношения к сектантству не имевшего»[1156]. С одной стороны листа обычно размещался собственно декрет (при «шапке» ОСРОГ с московским адресом и номером телефона), на обороте – текст телеграммы заместителя председателя РВСР Э. М. Склянского от 29 апреля 1919 г., гласивший, что отказавшиеся по религиозным убеждениям от военной службы не подвержены предварительному заключению и отправке в тыловое ополчение до рассмотрения дела судом. Еще одним распространенным вариантом было совмещение текста декрета с бланком удостоверения ОСРОГ: «До окончания дела гр. … в Народном Суде в порядке вышеуказанного декрета он не может считаться уклоняющимся от воинской службы и не подлежит аресту или назначению в тыловое ополчение»[1157]. Соответственно при задержании, проверке документов можно было предъявить как удостоверение ОСРОГ на конкретное имя, так и основание функционирования всего этого механизма в Советской России – декрет от 4 января 1919 г. Низкая осведомленность официальных лиц, особенно на волостном уровне, делала подобную систему просто необходимой. Подобные мероприятия ОСРОГ были, с одной стороны, способом информирования населения, а с другой вполне обоснованно могли рассматриваться властями как антивоенная агитация. При желании едва ли не любое действие ОСРОГ и его уполномоченных на местах могло трактоваться как направленное на развал Красной армии путем отравления ее состава «ядом религии» и пацифизмом.

Деятели ОСРОГ ставили себя перед выбором: строго соблюдать положения декрета или спасать тела и души «страждущих». Альтернативой выдачи удостоверения совета и положительной экспертизе нередко могло быть нанесение себе «физиологических уродств» для освобождения от службы, «известен случай, когда красноармеец купил сыпно-тифозную вошь (за 500 р.)»[1158]. ОСРОГ вольно или невольно потворствовал тем, кто стремился «…использовать этот декрет лишь как удобный, представившийся ему в Советской России, формальный способ под религиозным флагом уклониться от общегражданских повинностей»[1159].

Деятели околохристианских групп, входивших в ОСРОГ, рассматривали современные им события и репрессии за отказы от воинской службы как прямое продолжение мученичества христиан первых веков – мученичества за веру. Иоанн Мейендорф дал следующее богословское обобщение по интересующей нас теме: «Четкого учения по поводу службы в армии в Новом Завете мы не находим. История Церкви знает святых, которые были военными, хотя, с другой стороны, некоторые святые были канонизированы за непротивление насилию (святые Борис и Глеб). Христос никогда не проповедовал дезертирство. И в эпизодах новозаветных книг мы встречаем римских военачальников, отличавшихся верой и благочестивым образом жизни (сотник Корнилий)». Интересно, что изображение расстреливаемого солдатами (за дезертирство) Иисуса Христа встречалось на ряде листовок и плакатов пацифистских и антивоенных организаций в странах Европы и Америки в ХХ в.

Практическая реализация декрета немедленно столкнулась с трудностями, вызванными борьбой с массовым дезертирством, неразвитостью и