Дезертирство в Красной армии в годы Гражданской войны (по материалам Северо-Запада России) - Константин Викторович Левшин

и в деревне Кискино, где проживал военный комиссар, который «постоянно делает проверки». Но ни это, ни «частые визиты отрядов» не отменяли общего сочувственного отношения к дезертирам не только из среды односельчан и тем более родственников, но и к проходящим, заведомо подозрительным и чужим дезертирам (или же к тем, кто выдавал себя за них). Это была не только и даже не столько крестьянская солидарность, сколько восприятие дезертиров как союзников, врагов советской власти, простых людей, бежавших от ненужного, опасного и несправедливого дела. Тем не менее еще раз подчеркнем, что «поголовное укрывательство», царящее в деревне, все же не следует воспринимать как поддержку дезертирства вообще. Одно дело – приют, защита и сочувствие для «своих», другое дело – залетные беглецы.

Некоторые методы самовыживания дезертиров не могли не вызывать неприятия крестьян. В новгородской «Звезде» переданы жалобы рыбаков на дезертиров и отставших от своих частей красноармейцев, которые «ручными гранатами и бомбами глушат в речных затонах и озерах рыбу. Рыбы гниет много, не успевают ее даже собрать»[1215]. Здесь слышатся не протесты возмущенного населения против трусов и предателей дела трудового народа, а элементарная неприязнь и страх перед чужими вооруженными людьми. Еще не добравшись до родины, дезертиры, будучи нередко вооружены и сплочены в группы в основном по земляческому признаку, в пути вели себя по-хозяйски, провоцируя конфликты с местными жителями. Порой партии дезертиров были весьма велики. Так, Новгородская УКД получила сообщение из пограничной с Петроградской губернией деревни Дубовик, что через нее прошло около 300 дезертиров с оружием, «каковые следовали с фронта и расспрашивали дорогу на Псковскую губернию»[1216]. Конечно, дезертиры в основном старались вести себя менее заметно, не привлекать внимания. Исключениями были периоды отступлений с фронтов под Петроградом и Псковом в 1919 г. и операции по подавлению кронштадтского восстания в 1921 г., когда вооруженные дезертиры группами по нескольку десятков человек вели себя, по словам информаторов, «вызывающе».

Многие «сообщения с мест» подспудно раскрывают условия жизни дезертиров на селе. Под заголовком «Упрек от дезертира» в новгородской газете «Звезда» было помещено любопытное письмо «бегунца», раскрывавшее бессмысленность существования отрядов по борьбе с дезертирством, бессмысленность подобных формирований. Анонимный автор рассказал о праздной и разгульной жизни отрядников: последнее, по его словам, чем они занимались – это ловля дезертиров. В письме, в частности, приведены следующие примеры: «Прохожу я однажды через одно село Померанской волости и встречаюсь с милиционером, который потребовал от меня документы, конечно, документов у меня не оказалось. Но вместо того, чтобы задержать меня, милиционер распушил меня на чем свет стоит, заявил, что таких мерзавцев расстреливать надо, и все-таки отпустил меня, сказав, что у него и без меня дел по горло. Вскоре повстречался в другом селе с красноармейцем из отряда по борьбе с дезертирством. Последний тоже выругал меня, но опять-таки отпустил, прибавив, что если всякого дезертира задерживать, то отряду и отдыхать не придется»[1217]. Нельзя однозначно доверять аутентичности данного текста, учитывая ярко выраженное презрение к таким же, как автор письма, дезертирам, и то, что выход материала подозрительно совпал с проведением очередной «последней» неделей добровольной явки. Как ни странно, на волостном уровне была весьма распространена практика отпускания дезертира после ареста домой для устройства домашних дел «под честное слово», иногда нарушавшие свое слово и задержанные вторично вновь оказывались дома тем же «официальным» образом.

В волостях дезертирами организовывались своеобразные системы оповещения. В Новгородской губернии, по сообщениям местных корреспондентов, «дезертиры спокойно сидят по домам, но выставляют „дежурного дезертира“», который, в случае появления неизвестного лица, «…имеющего вид красноармейца, [должен] промчаться галопом „на своих“ вдоль деревни, что, оказывается, служит условным сигналом „Дезертир, спасай свою шкуренку“»[1218]. Нередко о проведении облав дезертиров предупреждали сами местные власти.

«Несознательность родственников и председателей деркомбедноты» в сводках о первых месяцах деятельности Новоржевской УКД была названа «главным злом», способствующим безнаказанности дезертиров[1219]. Если первые делали это «по своей темноте и жалости», вторым же подобных оправданий комиссия не находила. Начальник комендантской части Новоржевского УВК в своем обстоятельном докладе в феврале 1919 г. констатировал, что успешная борьба с дезертирством в уездах возможна лишь при энергичном содействии комбедов, но на практике те «…до сих пор почти никакой энергии не проявляли, напротив, можно предположить их халатное отношение к дезертирству»[1220]. Функции местной власти в интересующем нас вопросе четко определялись декретом ВЦИК от 15 февраля 1920 г. «О сельских Советах»: в их компетенцию вошли ведение учета военнообязанных, наблюдение за точным прохождением поверочных сборов, контроль за выполнением обязательной военной службы и борьба с дезертирством. Проведение военных мобилизаций, борьба с дезертирством из Красной армии также вменялось в обязанность волостным исполкомам[1221]. Глава ЦКД С. С. Данилов жестко критиковал систему завязывания учета на волостных органах, ратуя за перевод его в уезды, ведь «волость заинтересована в плохой постановке учета…»[1222]. Р. А. Муклевич назвал «слабость нашего административного гражданского аппарата на местах», спокойно мирившегося с безнаказанно проживающими дома дезертирами, «главным возбудителем» массового уклонения и бегства из частей Красной армии[1223].

Исследователь О. Г. Вронский отмечал, что в отличие от дезертиров Мировой войны, дезертиры Гражданской войны «встречали в деревне понимание и защиту, а потому даже поставленная с размахом борьба с дезертирством в тылу Красной Армии едва ли могла быть признана эффективной»[1224]. С последним утверждением в целом можно согласиться, хотя и в «империалистическую войну» массового и единодушного презрения родных и односельчан к дезертирам и уклоняющимся от службы не наблюдалось.

На страницах местной прессы широкое распространение получили письма из волостей, носившие характер доносов. По одному из них, в деревне Санталово Крестецкого уезда председатель сельсовета Терентьев проявлял следующее «рвение» в антидезертирской работе. У прибывавших в село красноармейцев он спрашивал: «Что, тов<арищ>, ты не дезертир? А если дезертир, то спрячься»[1225]. 23 января 1920 г. Новоржевская УКД рассмотрела дела обвиняемых в укрывательстве дезертиров шестерых председателей деревенских советов. Им вменялось в вину недонесение о скоплении в их деревнях дезертиров. Они «старались ввести в заблуждение» прибывшие вооруженные отряды, «давая ложные заверения и расписки, что дезертиров нет», кроме того, не подчинялись распоряжениям УКД. Было вынесено решение о передачи их дел в ВРТ «с применением мер наказания как к дезертирам»[1226].

Сельские советы бойкотировали проведение мобилизации, предоставление списков призывников, становились невольными или сознательными укрывателями дезертиров[1227]. На селе местами складывалась странная система некоего двоевластия, которое зиждилось на определенном консенсусе, в целом направленном на укрывательство. Система действовала, пока не было серьезного вторжения извне, после чего она могла