Бойся мяу - Матвей Юджиновский

она осторожно протягивала руки, чтобы, аккуратно подталкивая, помочь ему залезть в сияющее счастьем нутро сундука.

И тогда он отпрянул назад. Явственно ощутил, насколько тьма щетинисто-мохната. Она заклубилась вокруг, вновь заполняя собой все. Женек уперся ногой в стенку сундука, что, не прекращая, звал голосом Маруси. Напрягся, проклиная все черное-черное, и отодвинул его. Затем еще. И сундук неожиданно опрокинулся и полетел, кувыркаясь, вниз… по лестнице. И исчез беззвучно во мраке.

Туда же направился и Женя. Но не пошел, а побежал. Терпение лопнуло погибшей струной, и он побежал. Не потому даже, что его мучили жажда и голод, он просто невыносимо хотел конца. «Любого!» – смело думал он, но вряд ли был готов. Он выберется – жила в нем надежда, – или его спасут, или пожалеют и отпустят, или хотя бы уложат спать, и он не поймет, что…

Безумно быстро он стучал ногами по ступеням, но не слышал ни звука. И оттого казалось, что бежит ужасно медленно. В какой-то момент решил даже, что бежит вверх, – ноги теряли силы, и он тяжело дышал. И все-таки верил, что, если не сбавит скорость, то лестница не успеет отрасти, и ступеньки кончатся.

А затем он чуть не налетел на дверь. Невысокая, узкая, она чернела на пути. Надежда забилась под ложечкой. Женек подошел ближе. Массивная дверь приоткрылась, впуская свет. И звуки.

Он тут же их узнал: крики и ругань мальчишек, топот десятков ног, звон резинового мяча и шум улицы. Они откликнулись в нем мучительной горечью и диким желанием вычеркнуть деревню из памяти, вообще из реальности вычеркнуть. И только спустя пару мгновений Женя разгадал в этой странной двери все тот же сундук, поставленный на торец.

Дверца еще раскрывалась, дыша жаром, потом и пылью, а он уже пнул по ней. Сжав кулаки и завопив что есть злости, столкнул сундук. И тот снова поскакал по ступеням. Однако в этот раз оглушительно гремя и содрогая лестницу, тьму и ночь. Женек прикрыл уши, сомкнул челюсти, чтобы не стучать зубами, и, не устояв, сел на пятую точку.

Когда все стихло, вернулся на ноги с трудом, ощутив внезапно всю усталость. Хотелось свалиться обратно и тихо пореветь, завывая: «Мама, папа, разбудите меня…» Он знал, что сундук явится и в третий раз, но не знал, что предложит, сможет ли он снова ему отказать. И стоит ли? Может, это и есть выход, дверь, портал. Да как угодно, лишь бы путь на свободу.

Он поплелся вниз, думая о Русе. Зашла ли она следом? Испугалась ли его исчезновению? Поняла ли, что он в беде? Догадывается ли вообще кто-нибудь, что он в беде? Сестры, мама, бабуля… дед? Едва начавшись, мысли оборвались. Под ногой не оказалось ступеньки, и он полетел вниз.

Прошла секунда, уместившая парализующий испуг, удивление, светлое облегчение и ожидание боли, – и Женек рухнул на пол. Коленки и локти пронзила боль, лоб ударился о кисти. Слезы выступили на глазах, но он приказал себе вытерпеть. Боль еще не стихла, а он уже учуял странное. Чувствовал, что лежит на твердом и деревянном, но что-то сдавливало по бокам, нависало над головой. Теснота посреди пола.

Женя развел руками и ногами, и они уперлись в стенки – справа, слева, снизу. Сундук! Он упал на его дно. Его поймали! И никакого выхода, ни Маруси, ни друзей!

Рывком перевернулся. Над крышкой замерла черная тень – игольчато-мохнатая, вытянутая, с пятью торчащими лунными серпиками когтей.

«Сожги дом», – прозвучало в тишине.

И тень дернулась, царапнула по крышке. Женек успел всунуть кроссовку под упавшую крышку.

Черная лапа давила на крышку. Подошва принимала всю тяжесть, но кованый край уже задевал стопу. Женя ухватился рукой за край стенки и, отталкиваясь второй от дна, вставал на одну ногу. Крича и задыхаясь, ждал, что в следующую секунду зажатую стопу окончательно раздавит, или в нее вопьются когти или клыки. Но вместо этого почувствовал горячее дыхание и легкое прикосновение. Кто-то принюхивался. А значит, отгрызет.

Встав твердо на ногу, Женек вцепился в край крышки. Рванул ее вверх и, разгибаясь, подталкивал ее всем телом. Она поддалась, раскрылась где-то на треть. Но тяжелая лапа надавила сильнее, а тьма рядом шелохнулась – показалась вторая лапа.

Женя упирался руками что есть сил, бился головой в крышку, спиной – в заднюю стенку. Сундук подпрыгивал, раскачивался. Когда приподнялась вторая лапа, Женек завопил, не сдерживая слёз:

– Я не боюсь тебя, Черный Мяук!! Не боюсь!! Слышишь, Мяук!! Я! Не!! Боюсь!!!

Лапа замерла на полпути, и даже ее «сестра» на мгновение ослабила давление, словно крик этот ее обжег. Этого хватило, чтобы от очередного отчаянного толчка сундук опрокинулся назад. Крышка не открылась полностью, но Женя, безумно извиваясь и отталкивая ее, вылез наружу.

И не медля ни доли секунды, вскочил на покалеченные, но ожившие ноги и рванул прочь. Он бежал по твердому, деревянному и неизменно немому полу и всеми мысленными силами старался, чтобы ощущение и знание, что стен, крыши и самого дома больше нет, не рухнули.

– Стен нет, стен нет, стен нет, стен нет, – повторял он, часто дыша, и бежал.

Бежал, не оборачиваясь. Пол позади не содрогался. Тьма за спиной не колола и не кусалась. А те огромные огненные глаза, которые он успел в какой-то миг увидеть, не преграждали путь во мраке перед ним. Лишь хриплый шепот еще следовал за ним:

«Я буду готов…»

Бежал, как мчался по осинам этим утром. Быстро, не сбавляя, через боль. Терпел. Уверенно, без уговоров. Сам заметил, что привык к боли. Боль, она будет всегда. Без нее не бывает ничего стоящего.

Воздуха не хватало, под ребрами жгло, пот смешивался со слезами. Ноги ныли, но он любил их. Пускай короткие, но шустрые и сильные. Любил их – они делали его счастливым.

Он бежал в таинственной тьме по бесконечному полу. Куда – не имел представления. Как далеко – не брался загадывать. Как долго уже бежит? А как долго он вообще в этой черноте?

Наконец силы иссякли. Ноги подогнулись. Он сел, откинув их. Завалился на бок. Тяжело дышал, воздух наждачкой ходил по пересохшей глотке. Сердце, так же завалившись на бок, молотило по полу, словно кто-то выбивал чечетку. Желудок хотел вывернуться наизнанку. А уши… Сквозь гулкую пульсацию они слушали разговор.

– Жендоса не видела? – спрашивала Оля.

– Нет, «Титаник» он смотреть не стал, – отвечала Катя.

– Я знаю, Маша сказала, что он одолжил у нее велосипед.

– Значит, катается.

– Он же не умеет.

– Думаешь, сломал что-то