Бойся мяу - Матвей Юджиновский

бросился к ней. В зверином гневе отодрал и второй обломок ступеньки. Вернулся к окну. Свет в нем слабел.

Как там Руся? И где это «там»? Зовет ли она его до сих пор? Может, тоже вошла и… Вдруг тоже в ловушке?

Надо было выбираться. Что-то придумать и сбежать.

Одну доску поставил горизонтально на кромку и вплотную к стене. Вторую – вертикально, торцом на первую. И принялся карабкаться, держась за стену. Доски пошатывались, норовя его сбросить. И он чувствовал себя пугливым эквилибристом в цирке.

Сперва вторая доска слетела, пока он балансировал на первой. Попробовал снова, но только влез, шагнул на вторую дощечку, как рухнул вниз. Обломанный край расцарапал ему голень

Лишь на четвертый раз Жене удалось подняться на эту хрупкую конструкцию. Нижний край окошка оказался на уровне груди. И он шустро, пока дом не сообразил, просунул руки и плечи боком в проем. Уперся ими снаружи и стал вытаскивать себя. Доска сбежала из-под ноги. Но в этот раз он не соскользнул.

Напрягая мышцы, толкаясь всем телом, выбрался по пояс. Потом еще чуть-чуть. Внезапно туловище перевесило. Его потянуло вниз. Извернувшись, хотел было ухватиться за стену руками. Но они, уставшие, подвели. И он выпал спиной вниз.

Однако так и не упал, не ударился. А покатился по стене и, кувыркнувшись через голову, приземлился коленями… на стену.

В изумлении поднял голову, огляделся. Нет. Он был не на стене. И не снаружи. На коленях стоял на пепельно-сером полу посреди темной комнаты.

И тут действительно стало страшно.

А если он, в самом деле, отсюда не выберется?

Вмиг пересохло горло. Теперь только он вспомнил, почувствовал, что голоден.

Что, если его не выпустят, и он умрет от жажды, голода или страха?

Но он же не может умереть… Он вообще завтра уезжает!

И никогда больше не приедет, мелькнуло в голове, когда вскочил в гневе.

Глупое окошко серело на прежнем месте. На полу под ним угадывались дощечки. Женя подхватил одну, замахнулся над головой и швырнул в бешенстве. Она идеально нырнула в проем и исчезла.

Легче не стало. Он взвился зверем и метнулся к двери, лягнул ногой. Та отскочила.

Комнаты за ней не оказалось. Но не было и зелени, Руси и великов. Просто тьма.

Тут он вспомнил о второй дверце, которая подрагивала тогда на сквозняке. Обернулся. Стену напротив уже поглотила темнота. Но он все равно бросился к ней. Руки налетели на дерево, сухое и беззвучное. И принялись искать дверную щель.

Голова вспотела и гудела. Волосы чесались из-за капелек пота, бегущих между. Нос, казалось, высох изнутри от пыли, летящей со стены.

– Чертов дом, поганый дом, вонючий дом… – злился, скрежеща зубами.

Пальцы скребли по старым доскам. Грязь забивалась под ноги и, кажется, еще пара заноз. «Только не гвоздь, только не гвоздь…» – сигналило где-то на заднем плане. Спина взмокла, будто он разминировал бомбу.

Наконец он нащупал нужную щель. Щель, которая росла. Он тянул край дерева, и щель росла. Внезапно из нее повеяло прохладой и свежестью. Женек рванул дверь на себя. И с некоторым недоверием уставился на сумеречное небо и темно-зеленую поляну сбоку от той странной пристройки. Лишь спустя пару-тройку секунд он взорвался радостью. И шагнул за порог.

В тот же миг в него влетело что-то черное. Резко и больно ударило в грудь. Он отшатнулся назад, не устоял и свалился на пол. Дверца медленно, с протяжным «мыау-у», затворилась.

Отдышавшись после удара, но, скорее, после испуга, Женя нащупал в сгущающейся черноте это что-то. Твердое, тяжелое, сухое… и деревянное. Он узнал дощечку, половинку ступеньки.

«Небо! Трава!» – вспомнил он и откинул ее. Вскочил на ноги, скоро отыскал краешек двери, откинул и прошмыгнул за порог.

На третьем шаге замер, забыв выдохнуть. Потому что понял, что ни неба, ни земли больше нет. Только возникшее вдруг головокружение и пружинящая опора под ногами.

Похлопав глазами и тихо выдохнув, Женек, едва не плача, зашарил взглядом по сторонам. Вокруг было непроницаемо темно. И только под ногами стоял бледный свет. Внизу. На первом этаже, сообразил он вдруг. И тут же признал подошвами ту самую доску, что лежала наискосок на двух балках.

– А почему не на крыше, а?! – вырвалось у него, готового рассмеяться. Прыснуть со смеху от отчаяния. – Почему я?! – крикнул следом горько.

Но тьма молчала. Ни эха, ни скрипа, ни шороха.

Как бы не хотел он играть по правилам этого дома, делать было нечего. Стоять на месте – глупо. Вернуться назад… А как? И зачем? В какой-то момент подумал – а если спрыгнуть?.. Упадет ли на пол? Или снова окажется, куда не собирался? Может, скатится по спирали в ту загадочную воронку.

Медленно переступая, Женя пошел по доске. Помнил, что другой конец упирался в лестницу. Перед глазами висела темнота, но края доски угадывались в тусклом свете, достающим снизу. Не отрывая от дерева, он шоркал одной ногой, затем второй. Доска при этом шаталась и слабо прогибалась, пружиня. И чувствовал он это всем телом, но не ушами.

Шаг, еще шаг. Отчего-то он не боялся. Ноги не дрожали, хотя и подгибались, когда доска в очередной раз кренилась на бок. Живот не сводило, и сердце не безумствовало. Билось ровно, отдаваясь в голове. И ладони… Нет, ладони все же взмокли. Кричать, плакать и звать на помощь не хотелось. А смысл? Под ногами доска, надо идти осторожно и не спеша, и она закончится.

Когда по поведению дерева понял, что миновал балку, возникло внезапное чувство – что-то летит на него. Что-то метнулось из темноты. Спину пронзила сотня ледяных игл. Он присел, вцепился руками в доску, чтобы не свалиться тут же. Пригнул голову, замер.

Ничего не случилось. Никто не напал, не скинул его. Не было и малейшего ветерка.

Женек медленно встал, готовый припасть к дереву в любой момент. Теперь ноги дрожали. Все еще полусогнутый опасливо огляделся. Это было бесполезно. Все, что угодно, могло скрываться в наседающей молчаливой тьме. Один щелчок – и он бы побежал, молясь не расшибиться при падении.

Минуты всматривался вокруг, застыв напряженно. Пока в какой-то момент с абсолютной ясностью не понял – он здесь один. Вмиг темнота стала пустой и голой. Он выпрямился, выдохнул. Невольно ощупал себя. Грудь, живот, лицо – мокрое. А может, это руки. И пошел дальше по гнущейся беззвучно и, казалось, бесконечной доске.

Через пять долгих шагов чувство повторилось. Так же внезапно и дико. Сердце сжалось, обдало волной