Наследница ведьм - Энн Райс

Каким слабым, каким болезненным ребенком была Лаура Ли! Будьу нее в самом деле ведьмино семя, об этом узнали бы разве что кошки. Страшновспомнить, какими толпами они собирались вокруг Лауры Ли и, изгибая спины,терлись о ее тоненькие ножки. Да, у нее был шестой пальчик, но, слава богу, онне передался по наследству ни Гиффорд, ни Алисии.

Свет светофора сменился на зеленый.

Старуха Эвелин начала переходить улицу. Сопровождавший еемолодой человек все время о чем-то говорил, но она не обращала на него никакоговнимания. Не озираясь по сторонам, она шла вперед мимо недавно побеленныхкладбищенских стен, за которыми мирно покоились тела усопших и преданных землеее соотечественников. Дойдя до ворот, которые находились приблизительно посредиквартала, Старуха Эвелин обнаружила, что лишилась своего провожатого. Нооборачиваться и смотреть, куда он подевался, она не собиралась. Кто знает,может, он бросился назад в магазин, чтобы позвать кого-нибудь ей на помощь.Остановившись возле ворот, Эвелин увидела неподалеку край склепа Мэйфейров,который слегка выступал вперед, на дорожку. Она знала всех, кто лежал в этихмогилах, и могла постучаться в каждую из них со словами: «Приветствую вас, моидорогие!»

Но Гиффорд среди них никогда не будет. Гиффорд похоронят в«Метэри». «Загородный клуб Мэйфейров» – так величали это местечко еще вовремена Кортланда, который, возможно, сам и придумал такое название для болеекраткого обозначения всех своих отпрысков. «Дочь моя, я люблю тебя», – как-тораз шепнул ей на ухо Кортланд, причем так быстро, что никто из загородногоклуба Мэйфейров его не услышал.

Гиффорд, дорогая моя Гиффорд!

Эвелин представила свою покойную внучку, облаченную в еелюбимый красный костюм, белую блузку и мягкий шелковый бант на шее. КогдаГиффорд была за рулем, она надевала кожаные, кремового цвета перчатки. Надевалаих очень аккуратно. И последнее время выглядела моложе Алисии, хотя на самомделе была старше. Она следила за собой, холила и лелеяла свое тело, но при этомлюбила других людей.

– Я не смогу остаться в этом году на Марди-Гра, –заявила Гиффорд перед тем, как отправиться в Дестин. – Не могу, и все.

– Уж не намекаешь ли ты на то, что мне придетсяпринимать всю эту толпу здесь? – отбросив в негодовании в сторону журнал,возмутилась Алисия. – Я не смогу это взять на себя. Не смогу их всехнакормить. Не могу же я подать только хлеб с ветчиной? И вообще не собираюсьэтого делать. Не хочу и не буду. Я просто дом запру. Ох, как мне дурно от всегоэтого! И от бабушки Эвелин никакого проку. Весь день сидит то там, то тут. Кудазапропастился Патрик? Лучше б ты осталась и помогла мне. Почему ты не приберешьПатрика к рукам? Ты же знаешь, что он теперь пьет начиная с самого утра. А где,скажите мне ради всего святого, Мона? Опять ушла и ничего не сказала. И таквсегда. Уходит – а мне при этом ни слова На привязи ее, что ли, держать? Кудаона делась? Она мне нужна. Может, ты хотя бы заколотишь досками эти проклятыеокна до своего отъезда?

На протяжении всего монолога Гиффорд сохраняла спокойствие ихладнокровие.

– Послушай, Си-Си. В этом году все соберутся на Первойулице, – ответила она. – От тебя ничего особенно не потребуетсяделать. Во всяком случае, ничего из того, что ты себе вообразила.

– До чего же ты ко мне жестока! Как плохо ты ко мнеотносишься! Подумать только, прийти сюда только за тем, чтобы мне это сказать!А как же Майкл Карри? Говорят, он чуть было не помер на Рождество. И вообще,могу я поинтересоваться, с чего это вдруг он решил затеять в своем домепраздник накануне Великого поста?

Алисию буквально трясло от гнева и возмущения. Она считаласущим сумасшествием и отсутствием всякой логики то, что кому-то может прийти вголову возложить на нее какую-то ответственность. В конце концов, развенедостаточно того, что она довела себя почти что до крайней черты, чтобы можнобыло снять с нее всякие обязательства? И если нет, то сколько спиртного она втаком случае не допила?

– Этот Майкл Карри, – продолжала она, –говорят, он чуть не утонул. И что же он делает теперь? Устраивает праздник?Неужто он позабыл, что пропала его жена? И может быть, уже даже мертва! Ивообще, что он за человек, этот ненормальный Майкл Карри! Любопытно, кого эточерт дернул предложить ему остаться жить в этом доме? А что будет снаследством, если Роуан Мэйфейр никогда не вернется? Давай катись в свойненаглядный Дестин. Тебе ведь до всего этого нет никакого дела. Да? Пусть яостанусь одна. Тебе наплевать! Так что проваливай ко всем чертям!

Глупый гнев, пустые слова, которые, как всегда, были не по существу.Интересно, за всю свою разумную жизнь заявила ли Алисия хоть раз о чем-нибудьпрямо и откровенно? Пожалуй, что нет.

– Да, они соберутся на Первой улице, Си-Си, –повторила Гиффорд. – Это не моя идея. Я уезжаю.

Гиффорд говорила таким тихим голосом, что вряд ли Алисия ееслышала, а ведь это были последние слова сестры, обращенные к ней. «О, моядорогая, моя дорогая внучка! Наклонись и поцелуй меня еще раз. Поцелуй меня вщеку, прикоснись ко мне рукой, пусть даже она будет в мягкой кожаной перчатке.Я любила тебя, моя ненаглядная внученька. Не важно, что я говорила. Ядействительно тебя любила».

Гиффорд…

Ее машина уже тронулась с места, а Алисия, босая ипродрогшая, продолжала стоять на террасе, ругая сестру последними словами.

– Просто взяла и уехала, – вопила она, пиная ногойжурнал. – Взяла и уехала Подумать только! Она так просто уехала. А мнетеперь что делать?

Старуха Эвелин не проронила ни слова. Тратить слова натаких, как ее младшая внучка, все равно что писать их на воде. Они исчезают втаком же бездонном мраке, в каком чахнут сами пьяницы. Неужели привидениямприходится еще хуже?

А сколько раз Гиффорд пыталась это делать! Сколько раз онапускала в ход свои заботливые речи! И всегда и во всем оставалась до мозгакостей Мэйфейром Она всех любила; конечно, мучилась и металась по жизни,истязая всех своей любовью, но все равно любила.

Эвелин вспомнила, как ее маленькая совестливая внучка, сидяна полу в библиотеке, спросила:

– А зачем нам нужно забирать этот жемчуг?

Все современное поколение Мэйфейров, все дети, выросшие вэпоху науки и психологии, обречены на гибель. Куда лучше было жить во временаколдовства, кринолинов и карет! Да, век Эвелин остался далеко позади. Джулиенвсе это предвидел.

Но ведь Мона была не такая, как все. Она далеко не былаобречена. Вот уж ведьма так ведьма, но только в современном обличье – скомпьютером и жвачкой во рту. На клавиатуре своего электронного друга онапечатала, казалось, быстрее всех на свете.