Наследница ведьм - Энн Райс

– Если бы существовали олимпийские соревнования поскорости печатания, я бы одержала на них победу, – любила повторять она.

А что она вытворяла на экране? Какие схемы, какие графики!

– Посмотри. Это фамильное древо Мэйфейров. Знаешь, чтоя выяснила?

Джулиен говорил, что магия и искусство спасут мир. Так-тооно так. Но не имел ли он случайно в виду компьютерное искусство и магию? Покрайней мере, эти мысли невольно приходят на ум, когда видишь мерцающий втемноте экран и слышишь, как: какая-то маленькая, запрограммированная Моной коробочканачинает вещать вызывающим суеверный страх голосом:

– Доброе утро, Мона. С тобой говорит твой компьютер. Незабудь почистить зубы.

При виде пробуждающейся в восемь часов утра комнаты Моны уЭвелин буквально начинали шевелиться волосы. Сначала произносил свою речькомпьютер, потом начинал шипеть и булькать кофейник. Одновременно включаласьмикроволновка, в которой подогревались булочки. Затем появлялось изображениедиктора в телевизоре, и тот начинал вещать новости от Си-эн-эн.

– Обожаю просыпаться и быть в курсе всехсобытий, – говорила Мона.

Она даже приучила мальчишку-почтальона бросать «Уолл-стритджорнал» на террасу второго этажа.

Мона, нужно во что бы то ни стало найти Мону.

Только ради нее Эвелин шла на Честнат-стрит. А идти еще былоочень далеко.

Пора переходить на другую сторону Вашингтон-авеню. Нужнобыло это сделать еще у того светофора, который она недавно прошла, но тогда быона, скорее всего, не увидела Джулиена. Нет, все шло своим чередом. Утро былопо-прежнему тихим, пустынным и довольно спокойным. Дубовая аллея представляласобой нечто вроде уличной святыни. Ее сень действовала так же благотворно, какстены церковного храма. Вдали одиноко возвышалась старая пожарная башня, но онабыла Эвелин не по пути. Ей нужно было пройти по Честнат-стрит до того места,где начинается скользкий тротуар из камня и булыжника. Но это, возможно, длянее было даже к лучшему, потому что она, чтобы не упасть, собиралась спуститьсяна проезжую часть и идти мимо припаркованных машин, не опасаясь угодить под какой-нибудьшальной автомобиль, потому что на таких улицах движение всегда было медленным.

Вокруг было тихо и зелено, как в раю. Что ни говори,воистину Садовый квартал.

Машины не тронулись с места, пока она не ступила на тротуар,но едва она это сделала, как с громким ревом рванулись вперед у нее за спиной.Да, надо поторопиться. Даже на этой улице остались нелицеприятные следы отпрошедшего Марди-Гра. Стыд и срам!

Почему бы всем дружно не выйти на улицу и не убрать весьэтот мусор? Но тут она вспомнила, что собиралась этим заняться сегодня утром,но забыла, и от этого ей сделалось грустно. А ведь она хотела подмести дорожкуи всегда любила это делать. Помнится, Алисия то и дело звала ее идти в дом, аона все продолжала и продолжала работать метлой.

– Мисс Эвелин, вы уже битый час здесь метете, –говорила ей Патрисия.

А почему бы и нет? Разве листья когда-нибудь перестаютпадать? Почему всякий раз, думая о приближении Марди-Гра, она вспоминала опредстоящей ей после него уборке? Да уж, мусора после него было невпроворот.Только подметай и подметай.

Но сегодня утром что-то встало между ней и метлой.Интересно, что же это было?

В Садовом квартале царила гробовая тишина, как будто он былсовершенно безлюден. Однако шум бульвара для Эвелин был куда больше по душе. Тамникогда она не чувствовала себя одинокой, потому что даже по ночам ее согревалмерцавший за окнами и отражавшийся в зеркалах желтый свет фонарей. Можно былоранним холодным утром выйти на улицу и встретить проезжавший мимо трамвай, илипервого прохожего, или какую-нибудь машину с молодыми людьми внутри, веселощебетавшими между собой о чем-то своем, что делало их такими счастливыми.

Она продолжала идти вперед. В этом квартале тоже снеслимного старых домов, по крайней мере Эвелин заметила, что не стало некоторых изних. Что ни говори, а Мона была права: с архитектурой нужно что-то делать.Нельзя мириться с таким невообразимым отсутствием вкуса. Таким непримиримымпротиворечием между наукой и воображением или, как говорила Мона, извращеннымпредставлением о соответствии формы содержанию. Правда, некоторые формы ей всеже казались вполне удачными.

– Все дело в форме, – говорила Мона.

Пожалуй, Джулиен пришелся бы Моне по вкусу.

Старуха Эвелин дошла до Третьей улицы, следовательно,полпути было пройдено. Ей осталось перейти несколько небольших улиц, но это непредставляло для нее большого труда, потому что движения на них почти никакогоне было. Город до сих пор пребывал во власти сна, а Эвелин, ободряемая первымилучами солнца, отражающимися в гладком, без единой трещины – а значит, нетаящем в себе никакой для нее опасности – асфальте, уверенно продолжала свойпуть.

Джулиен, почему ты не возвращаешься? Почему не хочешь мнепомочь? Зачем ты все время дразнишь меня? Господь всемогущий! Джулиен, сегодняя смогу завести в библиотеке виктролу. И мне никто в этом не помешает, потомучто, кроме Моны и Майкла Карри, о котором все отзываются самым приятнымобразом, в доме никого нет. Я смогу завести виктролу и произнести твое имя.

Как приятно благоухают цветы бирючины! Она почти совсемпозабыла их аромат. А вот наконец и вожделенный ею дом. Господи, какой же оняркий! Насколько Эвелин помнила, он всегда был какого-то блеклого цвета. Теперьже он был дымчато-фиолетового оттенка, с зелеными ставнями и черной оградойспереди.

Что ни говори, но особняк в самом деле капитальноотреставрировали! Молодчина Майкл Карри!

А вот, кажется, и хозяин собственной персоной. Стоит натеррасе и глядит на нее сверху.

Да, не иначе как тот молодой человек слегка растрепанноговида, в небрежно накинутом и полураспахнутом халате, что курит сигарету, не ктоиной, как Майкл Карри. Вылитый Спенсер Трейси. Такой же мускулистый и немногогрубоватый ирландец, но только черноволосый. А глаза? Неужели они голубые?Пожалуй, что так.

– Привет, Майкл Карри, – обратилась к немуЭвелин. – Я пришла взглянуть на тебя и поговорить с Моной Мэйфейр.

Господи, да что же его так потрясло? На нем как будто лицанет.

– Я знаю, что Мона здесь. Позови ее, – пропела онагромким и отчетливым голосом.

И тотчас перед ней предстала ее заспанная правнучка.Облаченная в белую ночную сорочку, она смачно зевнула – так обычно делают дети,которым родители не успели объяснить, как следует себя вести.