Наследница ведьм - Энн Райс

Кроме всего прочего, нечто странное, не постижимоечеловеческим разумом творилось с самим домом, который как будто снова сталживым. В тот самый миг, когда Майкл очнулся в объятиях Моны, он ощутил в себедавно дремлющее знание – не покидающее его никогда ощущение чьего-то незримогоприсутствия, в котором теперь лишний раз утвердился. Он до сих пор отчетливопомнил, что в ту незапамятную ночь дом выглядел совсем по-другому, чем сейчас,и даже поскрипывал, как в старые добрые времена. Конечно, для Майклапо-прежнему оставалось загадкой, откуда доносилась музыка и как его угораздилооказаться в постели вместе с Моной. Уж не вернулись ли к нему былыепаранормальные способности? Не стал ли он вновь видеть то, что обычному зрениюнедоступно?

Однако в разговоре они с Моной ни словом не касалисьпроисшедшего с ними в ту ночь. Надо отдать Эухении должное, она тоже держаларот на замке. Не иначе как бедная старушка возомнила Майкла насильником имонстром. Впрочем, если смотреть со стороны, он вполне соответствовал этойхарактеристике, когда, не справившись с охватившим его наваждением, всецелоотдался страсти. Наверное, ему никогда не удастся забыть представшего тогда еговзору зрелища, когда Мона, до боли знакомая и настоящая, стояла возлемаленького патефона – точь-в-точь такого, как тот, который они позже нашли втайнике библиотеки.

Но они с Моной ни разу не вернулись в разговоре к событиямтой ночи. Смерть Гиффорд смела все на своем пути.

Прошлым утром, оплакивая свою тетю, Мона стараласьвосстановить в памяти приснившийся ей накануне сон, в котором она, ударив своютетю, сбила ее с ног, причем сделала это намеренно и со злобой. Старуха Эвелин,держа правнучку в своих объятиях, пыталась ее успокоить, повторяя, что это былпросто сон и что Мона ни в чем не виновата Потом Майкл взял Мону за руку ипроизнес:

– Во всем, что здесь произошло, виноват только я. Ксмерти своей тети ты не имеешь никакого отношения. Это было всего лишь досадноесовпадение. Сама подумай: как ты могла это сделать? Ведь ты была здесь, а она –там. Каким образом твои действия могли ее погубить?

Казалось, Мону подмывало огрызнуться с присущими ее возрастуяростью и дерзостью, которые давно отметил в ней Майкл. Но помимо них он такжеобнаружил в девушке граничащее с упрямством упорство в достижении цели ихладнокровную независимость – качества, которыми нередко отличаются детиалкоголиков и которые он имел возможность недавно испытать на себе. Безусловно,Мона была не такая, как все. Ее нельзя было оценивать обыкновенными мерками. Нотак или иначе, у него все равно не было никакого морального права ложиться впостель с тринадцатилетним подростком. И как только угораздило его это сделать?Однако еще большее недоумение у него вызывала другая весьма любопытнаяособенность, на которую он не мог не обратить внимания. Несмотря на то чтородственники, судя по всему, были в курсе всех событий, как ни странно, никтоиз них не выразил по отношению к его поступку не только презрения, но дажемалейшего негодования.

На какое-то время его греховная выходка утонула в похороннойсуете. Исчезла, растворилась, перестала существовать. Ночью накануне поминокСтаруха Эвелин с Моной отправились в библиотеку и, сняв с полки книги, вскрылисейф, в котором обнаружили жемчуг, патефон и старую блестящую пластинку свальсом из знаменитой оперы Верди. Как ни странно, это был точь-в-точь такой жепатефон, как тот, что играл в ночь, проведенную Майклом вместе с Моной. Емухотелось расспросить об этой вещице, но Эвелин с правнучкой так возбужденно,так бойко меж собой говорили, что он не решился прервать их беседу.

– Сейчас заводить его нельзя, – твердо заявилаСтаруха Эвелин, – потому что сейчас у нас траур по Гиффорд. Закройпианино. И завесь зеркала. Будь Гиффорд среди нас, она велела бы это непременносделать.

Генри отвез Мону и Старуху Эвелин сначала домой, чтобы онимогли переодеться к поминкам, а затем – в похоронное бюро. Майкл поехал вследза ними, прихватив с собой Беатрис, Эрона, тетю Вивиан и еще кого-то изродственников. Окружающий мир поразил, потряс и даже пристыдил его своейвызывающей красотой – распустившимися за ночь новыми цветами и вылупившимися избутонов новыми листочками на деревьях. Только весенняя ночь может быть такой восхитительнойи нежной!

Как ни старались художники по макияжу, все равно Гиффордвыглядела в гробу слишком неестественно. Короткие волосы казались слишкомчерными, а лицо – чересчур худым, но еще больше бросались в глазаогненно-красные губы. Все, начиная от кончиков сплетенных между собой пальцеврук и кончая маленькой, выделяющейся под строгим шерстяным костюмом грудью,казалось каким-то неправильным. Покойница напоминала тот самый манекен, которыйне только не мог показать товар в лучшем свете, но был способен даже самуюстильную вещь превратить в никчемную тряпку. Словом, она была замороженной, иэтим было все сказано. Создавалось такое впечатление, что весь гроб былподвергнут глубокой заморозке. Что же касается похоронного бюро «Метэри», тооно ничем не отличалось от прочих своих собратьев: серые ковры, грандиознаягипсовая лепнина под потолком, множество цветов и стулья в стиле временкоролевы Анны.

Поминки были устроены в духе Мэйфейров. Море слез, вина иразговоров, толпы гостей, среди которых было несколько прелатов-католиков,пришедших выразить свое сочувствие родственникам новопреставленной, а такжемножество облаченных в бело-синие одеяния монахинь, чем-то напоминавших птиц. Иконечно, десятки деловых друзей, приятелей по юридической конторе, соседей по«Метэри», которые в своих синих костюмах тоже весьма походили на представителейпернатых.

Потрясение, ужас, кошмар. Пока родственники встречали свосковой маской на лице каждого сокрушающегося по поводу их утраты знакомогоили родственника, мир за окном блистал в своем весеннем великолепии. Чтобы вэтом убедиться, достаточно было просто выйти за дверь.

После долгой болезни, депрессии и домашнего заточения Майклне уставал поражаться самым обыкновенным вещам, как будто увидел их первый разв жизни. Его забавляли как примитивные золотистые узоры на потолке, так ибезукоризненные в своей красоте цветы, сверкающие каплями росы в флюоресцентномосвещении. Ни разу в жизни Майклу не доводилось видеть на похоронах такогомножества плачущих детей – тех, кого привели попрощаться с покойной, поцеловатьее и произнести молитву перед гробом. Гиффорд, казалось, просто спала в своейситцевой постели, хотя грим превратил ее чуть ли не в Бетти Крокер[28] и подним не проглядывалось ни единой собственной черты.