Смерть президента - Виктор Пронин

— Амнистия — это, видишь ли… Длительный процесс. Это не одноразовое решение. Опять же, через Думу его надо протащить, а это месяцы… А подготовка общественного мнения…

— Слушай, Боб… Зачем мне все это знать? Может, нужна Дума, может, она вовсе и не нужна… Каждый час я буду сбрасывать вниз по одному человеку. А вы там, внизу, их отлавливайте. Но и это не будет продолжаться слишком долго, завтра я начну сбрасывать уже по пять, по десять человек каждый час. Усек?

— Я должен посоветоваться… Если ты думаешь, что в моей власти все решить самому…

— Советуйся, — великодушно разрешил Пыёлдин, несколько бесцеремонно перебив президента. — Только не слишком долго. А то люди делают свои выводы.

— О чем?

— О дееспособности президента. О том, как печется он о жизни граждан, избирателей… Я слышал, там, у вас, на земле, выборы намечаются, кандидаты на твою должность появились…

— Появились, — с досадой произнес президент. — Путается, понимаешь, под ногами мелочь пузатая… Претенденты! Смех, да и только.

— Ладно, меня нечего убеждать. Ты миллионы убеди. Те самые миллионы, которые скоро к урнам толпами пойдут… А претенденты… Гори они синим пламенем! Претендентом может стать каждый, кому не лень.

— Каждый? — усмехнулся Боб-Шмоб. — И ты тоже?

— А почему бы и нет?

— Только тебя и не хватало в этой компании.

— Если дело за этим — исправим! — Пыёлдина понесло, и он уже не мог остановиться. Дерзить, ерничать, бросать вызов — это было обычной его манерой при допросах, при задержаниях, при вечерних беседах в камерах, на нарах. И вот так просто отказаться от этой многолетней привычки было для него невозможно. Пусть принимают таким, каков есть.

— Давай, дорогой… Исправляй положение, — проворчал Боб-Шмоб. — На тебя вся надежда.

— А как насчет амнистии?

— Будем думать.

— Думайте, ребята, думайте… Только не затягивайте. Человеческие жизни на кону. А какие тут люди! Столпы рыночных отношений, опора нового порядка…

— Знаю, — коротко бросил Боб-Шмоб. — Список всех заложников у меня перед глазами. Повторяю — будем думать.

— О том, как выкурить нас отсюда?

— И об этом тоже.

— Не надо вам об этом… Не советую. Я ведь того… Бываю обидчивым.

— Я тоже из обидчивых, — ответил Боб-Шмоб. И лишь после этих слов Пыёлдин в полной мере осознал, с кем говорит, кому дерзит, перед кем куражится. Только сейчас до него дошло, какой бесконечной силой, властью, военной мощью обладает этот человек.

— Тогда мы столкуемся, — осторожно ответил Пыёлдин, пытаясь смягчить возникшее напряжение, но, сам того не заметив, еще больше его обострил, легкомысленно поставив на одну доску себя, отпетого уголовника, и президента великой державы. Это была явная ошибка, Пыёлдин спохватился, поздновато, но спохватился. — Надо бы еще созвониться, — предложил он.

— Будем думать, — в третий раз повторил Боб-Шмоб, и в трубке раздались частые гудки. Пыёлдин повертел трубку перед глазами. Подняв глаза, он увидел, что Анжелика улыбается.

— Чего лыбишься?

— Ты выиграл, — ответила красавица. — Выиграл, Каша! Он позвонил, ты высказал требования, не дрогнул, не стушевался. С ним же никто на равных говорить не может, все плывут и никнут. А ты еще и пригрозить изловчился. Он понял, что легкого решения не будет.

— А ты что скажешь? — обратился Пыёлдин к Цернцицу.

— Мурашки по спине.

— Думаешь, будет штурм?

— Скорее всего, да.

— Не решится.

— Он не сдастся, Каша. Он вообще не сдается. Может затаиться, уйти в берлогу, но не сдаться. Можешь думать о нем что угодно, причем самые злые твои мысли о нем будут правильными и справедливыми, но то, что это боец… Не отнимешь. Вспомни, как он с помощью танков, штурмовиков, бронетранспортеров на глазах у всего мира штурмовал парламент, который и провозгласил его президентом. Это было, Каша, это было. И заметь, в парламенте в это время сидел не уголовник Каша, а второй человек государства, третий человек государства… Кроме них, там были еще тысячи. И не шушера, которую ты захватил в моем Доме… Там собрались ребята покруче. И все остались лежать, Каша.

— Такие вещи нельзя повторять слишком часто, — сказал Пыёлдин. — Это никому не сходит с рук.

— А кто говорит, что они будут повторяться слишком часто? — усмехнулся Цернциц. — Они не будут повторяться слишком часто. Но раз, второй, третий… Это возможно. А больше и не потребуется.

— Такие вещи никому не сходят с рук, — упрямо твердил Пыёлдин.

— Ты завелся, Каша… Остынь. Проиграешь. Ты никогда не был хорошим игроком, у тебя другие достоинства… Но играть ты не научился.

— А ты?

— А я всегда неплохо играл, — твердо сказал Цернциц. — И ты это знаешь. Что он сказал о претендентах?

— Говорит, только тебя среди них не хватает — это он обо мне.

— Да? — Цернциц вскинул брови и посмотрел на Пыёлдина долгим взглядом, тот даже смутился — все ли в порядке у него с туалетом. — Да? — переспросил Цернциц, и откровенно блудливая улыбка пробежала по его губам. — Значит, невысоко он ставит своих конкурентов?

— Он их ни во что не ставит. Почему ты об этом спрашиваешь?

— Да так, ничего серьезного.

— Говори, если начал!

— Если он может пренебречь конкурентами, значит, и тебя с твоими требованиями пошлет подальше. Мне так кажется, Каша.

— Нет, Ванька… В его словах прозвучало другое, — задумчиво проговорил Пыёлдин. — Претендентов он опасается, но на всякий случай материт их… Знаешь, как иногда Козел кричит… Держите меня, а то всех поубиваю. Боб-Шмоб ведет себя так же… Держите меня, а то не знаю, что с ними сделаю! Он может обозвать их как угодно, но не может пренебречь ни одним из них.

— Ни одним, говоришь? — Опять в голосе Цернцица прозвучали странные нотки, опять он подумал о чем-то своем и тут же стыдливо опустил глаза.

— Говори, Ванька, — сказал Пыёлдин. — Хватит глазками постреливать. Что задумал? Я же знаю, что у тебя всегда на уме какая-нибудь гадость… Ну?

— Каша, ты знаешь, кто выбирает президентов?

— Ну? — настороженно спросил Пыёлдин. — Я могу сказать, но ты же спрашиваешь не для того, чтобы услышать мой ответ. Говори.

— Шумят партии, голосят лидеры, бросают друг в друга предметы первой необходимости, плещут в лицо противнику всякой гадостью… один вон по шпалам при полном параде вышагивает, потрясая собственными мордасами, второй частушки распевает, матерясь и поплевывая по сторонам шелухой от семечек, третий на ушах ходит… Все это, Каша, чушь и пустота. От убожества это, от дури. Президентов выбирают не те, что с экранов вопят с утра до ночи, не те, которые стотысячными толпами вышагивают по площадям и улицам столицы, не те, что обклеивают плакатами общественные туалеты…