Пружина для мышеловки - Александра Маринина

Валентина Царьков встретил благосклонно, прочитал емудлинную лекцию об утрате современным обществом моральных ориентиров и об общемупадке нравов, посетовал на то, что никому не нужен его огромный опытследователя и его знания, а ведь он столько интересного и важного для нынешнегопоколения мог бы поведать… Вот на этом месте Валька и счел правильнымприступить к тому, зачем, собственно говоря, пришел. И сразу понял, что то делостарый следователь помнит очень хорошо. Вернее, оба дела: и маньяка-убийцуЛичко, и самоубийцу Лену Шляхтину. Помнить-то он помнил, а вот каяться в грехахи рассказывать, как оно было на самом деле, Николай Николаевич что-то нервался. Правда, сперва он был – сама доброжелательность.

– В наших кругах это дело было громким,– медленно итщательно выговаривая слова, говорил Царьков.– Ведь это же исключительныйслучай: в таких тяжких преступлениях оказался виновен сотрудник милиции, да нерядовой, а работник штаба ГУВД города, и не какого-нибудь там заштатногогородишки, а столицы нашей Родины. Позор! Помню, Щелоков Николай Анисимович, министрвнутренних дел, переживал очень. Очень переживал. Так ему было стыдно! Он тогдаиздал приказ, чтобы всю службу подбора и расстановки кадров перешерстили сверхудонизу, чтобы разработали новые методические рекомендации, поставили делонабора в милиции на научную основу, чтобы такие, как тот маньяк, не попадали наслужбу. Даже кафедру в Академии специальную создали для разработки научногоподхода, вот как!

Когда Семенов заикнулся насчет того, что, мол, Личко не былпсихически больным, Николай Николаевич сухо ответил:

– Это вопрос не ко мне, а к медикам и к суду. Врачипоставили диагноз, суд на основании этого диагноза признал подсудимогоневменяемым. Лично у меня не было оснований не доверять результатам экспертизы.Но я тебе так скажу: даже если они ошиблись с диагнозом, все равно этого типанужно было признавать больным. Потому что советский милиционер не мог бытьпреступником, он должен быть защитником и образцом морали и нравственности. Впротивном случае это оказалось бы мощным ударом по всей нашей идеологии, аэтого допускать никак нельзя. Идеологическое оружие самое мощное, это всемизвестно.

На вопрос о том, почему к нему попало такое «простое» дело осмерти Шляхтиной, Царьков дал вполне внятное объяснение, которое ни мне, ниСеменову в голову почему-то не пришло:

– А что ж ты хочешь? Она была важным свидетелем по делуЛичко. И были основания подозревать, что ее убил кто-то из мести за то, что онадавала показания против него. Жена, например, или кто-то из родственников илидрузей. Мы даже думали, что это мог быть кто-то из сослуживцев Личко. Апредставь себе, какой скандал мог бы разгореться, если бы это оказалосьправдой? Мы получили бы второго милиционера-убийцу! И опять в столице.Соображаешь? Это ж какой был бы удар по престижу всей советской милиции!Поэтому дело сразу же подняли на самый верх во избежание огласки. Я вел делоЛичко, я владел материалом, у меня был полный список всех его связей, вот их инужно было отрабатывать в первую очередь в поисках мстителя. Так что ничегоудивительного, что дело о смерти девушки передали именно мне. Ничего там, ксчастью, не оказалось, она действительно покончила с собой. Но рисковать нельзябыло. Идеология, сам понимаешь.

Валька Семенов не мог бы дать голову на отсечение, чтоЦарьков отвечал на его вопросы радостно и с воодушевлением, но он все-такиотвечал. Однако стоило только заговорить о том, уверен ли был следователь ввиновности обвиняемого Олега Личко, старик не на шутку рассердился, обвинилмоего друга в неуважении к старым профессионалам и в приверженности выдумкамжелтой прессы. От злости ему даже говорить стало труднее.

– Это сегодня вы на каждом шагу сажаете невиновных, вам этораз плюнуть, потому что вы о чести и совести забыли! В наше время такого небыло. Знаешь, какой тогда был принцип? Пусть лучше останутся на свободе стонастоящих преступников, чем будет отправлен за решетку хоть один невиновный.Так-то, молодой человек! И не смей даже думать о том, что в наше время моглиотдать под суд не того, кто виновен! Такого не было и быть не могло!

После этой гневной тирады Николай Николаевич Царьков велелВальке Семенову выйти вон и больше не возвращаться. Валя конфликт снять несумел, нужных слов не нашел, а извиняться он вообще не умеет, характер такой.Так что встреча закончилась, увы, на высокой ноте, которая не звенела, анатужно скрежетала. Жаль, что я только вчера к вечеру сообразил насчет неувязкив сроках передачи в Прокуратуру СССР. Если бы я понял это хотя бы днем раньше иуспел поговорить с Валькой, он мог бы задать соответствующий вопрос старику.Интересно, как он объяснил бы сей загадочный факт преждевременной «ударнойвозгонки» дела явно московского, а не всесоюзного масштаба. Но я опоздал, и всеполучилось так, как получилось. Теперь, если дело и впрямь не совсем чисто,Царьков успеет предупредить заинтересованных людей, и даже если мы с Семеновымкогда-нибудь до них доберемся, у них будут готовы хорошие ответы, крепкие иубедительные. Ах, как жаль! И винить некого, кроме меня самого, тупоумного имедлительного.

Я закручинился и с горя выпил треть стакана виски. Аринапроводила мою руку со стаканом неодобрительным взглядом. Остальным котам былонаплевать на мое здоровье. Они давно уже сидели на полу вокруг стола,привлеченные соблазнительными запахами сыра, буженины и копченой колбасы, итерпеливо ждали, когда у кого-нибудь из нас сдадут нервы. Вальку мои коты зналидавно и относились к нему лояльно, потому что нервы у него все-таки сдавали, извери хорошо помнили, что когда я отворачиваюсь, он норовит нарушить их режимпитания и потихоньку сует вкусные кусочки. Однако сегодня все было по-другому.Обычно-то я в роли хозяина нет-нет да и выйду в кухню что-нибудьпринести-унести, нарезать-отрезать, подогреть-разогреть, а сегодня я прочно идобросовестно болел, полулежа на диване, чтобы не сползал компресс, и сделатьчто-то, что укрылось бы от моего внимания, Валька просто не мог, даже если быочень захотел.

– Коты смотрят… – задумчиво проговорил он, глядя куда-то впространство.

– Смотрят,– холодно подтвердил я.

– Они кушать хотят.

И чего это старшие участковые такие жалостливые?

– Они кормленые. Все, что им положено, они уже получили.

– Но ведь смотрят же… Мне прямо кусок в горло не лезет.Может, дать?

– И думать не смей. Убью сразу,– пообещал я.– Несмотри на них, они специально душу выматывают. Давай лучше к делу вернемся.

Валька с тяжким вздохом надкусил очередной бутерброд. Вид унего был такой покаянный и пристыженный, словно он отбирал последний кусок уголодающего нищего в неурожайный год.

– Я еще того милиционера нашел,– сообщил он с набитымртом.

– Которого?

– Ну, о котором твоя писательница рассказывала. Якобызнакомый Шляхтиной. Раздобыл полный список людей, работавших по убийствуколлекционера на улице, прошелся по этому списку, обзвонил тех, кого смог разыскать.В общем, работы провернул – гору. Времени-то много прошло, у всех уже в памятивсе стерлось, пришлось искать ходы и поднимать оперативные документы. Короче,поквартирный обход в доме, где произошло убийство, осуществляли два человека:местный участковый и опер с территории. Участковый погиб много лет назад, вмашине разбился. Так что одна надежда остается на того опера,– Семеновполистал блокнот,– Забелина Юрия Петровича. Проживает в Москве, работаетначальником службы безопасности банка «Русский кредит». Какие будут указания?Мне к нему идти, или ты сам?