Чюрлёнис - Юрий Л. Шенявский

заболевание солдат, дислоцирующихся в чужих странах. Конечно же, солдаты не думали о Родине, тем более с большой буквы.

Чюрлёнис чувствует, что Петербург не принимает его, нет, не друзья, не публика, а именно Петербург, с его сыростью, темнотой, отсутствием солнца. Душа Чюрлёниса, сформированная литовской природой, оказалась запертой среди каменной плотной, доходной, застройки, в стенах, которые, по словам Достоевского, «душу и ум теснят».

И еще немаловажная для него проблема – разрыв с коллегами в социальном положении. Конечно, Чюрлёнису этого никто не демонстрирует – наоборот, отношение к нему друзей-художников самое внимательное и доброе, но он своей чуткой душой ощущает разницу.

Помноженное одно на другое – безденежье, одиночество, непонимание, огульная критика, признание-непризнание, ностальгия и т. д. и т. п. – склоняло к тяжелой депрессии, духовному и физическому истощению организма.

Анна Остроумова-Лебедева пишет:

«Он был среднего роста, молодой, худенький, с пушистыми светлыми волосами и голубыми глазами. Производил он впечатление болезненного и хрупкого… – пишет Анна Петровна в своих записках. – Он изображал огромные мировые пространства. Краски его были нежные… и звучали как прекрасная музыка». – И далее: «Через год он психически заболел…»

Глава двадцать первая. «Счастлив тем, что есть» (1909 год). Друскеники – Плунгяны

19 марта – День святого Иосифа. В этот католический праздник Юзе всегда получала поздравление Кастукаса. Ждала и на этот раз. Но так и не дождалась… почтальона…

К вечеру запереживали уже все – что могло случиться?

С ужином, который, конечно же, приготовлен был как праздничный, не торопились – за стол сели поздно. Тогда-то Ляморис и напрягся, заворчал, вскочил на ноги, взвизгнул, радостно заскулил и завертел хвостом у входной двери, которая тут же широко распахнулась, в дверном проеме – как в раме – на темном-темном фоне, облагороженном звездной россыпью, качнулись два силуэта, мужской и женский.

– Да здравствуют Друскеники! – с порога провозгласил Кастукас.

«Нестерпимо хочется тишины и покоя»

В комнату они с Софией вошли, взявшись за руки.

Ох какой шум поднялся!

София развязала шаль, Кастукас помог жене снять широкополый плащ из домотканого коричневого сукна. Стряхнул с себя темно-серое пальто с котиковым воротником.

– На чем же вы приехали? – Константинас (отец) поднялся из-за стола.

– Традиционно! На Янкеле.

– Вы так тихо подъехали – мы даже колокольчика не услышали, – удивилась Аделе.

– Мама, мама, вы же знаете, что Кастукас обожает сюрпризы! – запрыгала Валерия.

Кастукас же смиренно улыбнулся:

– Я попросил Янкеля на время снять колокольчик.

София пояснила:

– Действует на нервы. К тому же нам после большого и шумного города нестерпимо хочется тишины и покоя.

– Тишина и покой в нашем доме большая редкость.

– Да, на Янкеле, – повторил Кастукас и словно опомнился: – Наш верный друг ждет сигнала, чтобы помочь внести в дом наши вещи.

Огромная корзина и несколько чемоданов перекочевали в большую комнату.

– Здесь весь наш скарб, – смущенно сказал Кастукас.

Константинас (отец) пальцем указал на один из чемоданов:

– Какой-то он особенный.

– Да, особенный, – подтвердила София, – но не потому, что оклеен клетчатой черно-синей материей, а потому что в нем самое дорогое наше имущество – ноты Кастукаса, его рукописи.

Именинница не осталась без подарка. Все остальные тоже.

– Пойду отнесу на кухню, – сказала Аделе, поглаживая мешочек с обожаемым ею кофе.

И велела «кому-нибудь» из детей достать из кладовки обожаемые Кастукасом маринованные боровички, а для Софии – копченую ветчину.

Потом были рассказы о петербургском житье-бытье.

– Если бы вы знали, какой Зося оказалась хозяйкой! – восхищался Кастукас женой. – Она настоящая волшебница! Блюда на нашем столе появлялись будто по мановению ее волшебной палочки! А какие блюда! Божественные! А раньше блюд что появлялось? Ароматы! Сижу, рисую и вдруг носом начинаю чуять какой-то невероятно манкий аромат. Из кухни доносился – не поверите – запах роз и лилий. А примус как у Зоси звучал? Как симфоническая поэма Листа!

Кастукас заговорщицки умолкал, он ждал, когда кто-то из братьев и сестер скажет:

– Рассказывай, рассказывай!

А дождавшись, продолжал:

– Меня уже чарует этот небесный аромат! А потом в комнату входит фея, настоящая добрая фея, и ставит на стол горшочек. И что же? Фея открывает горшочек, а из него поднимаются благовония – запах замечательного дымящегося гуляша! Церемониал Зося выполняет не просто спокойно – с божественной серьезностью. И я швыряю кисти в угол, где стоит банка с водой, и – к столу!

Застольные разговоры завершает Аделе:

– Всё, полуночники, пора спать! Кастукас, Зося, для вас протоплена печь в гостевом доме. Можете перебираться туда.

Вскоре из комнаты, куда перебрались Кастукас с Зосей, полилась тихая, но радостная музыка – Кастукас импровизировал.

Разборка привезенного молодоженами «скарба», устроенная наутро, получилась театрализованной.

София извлекает белую атласную туфлю и, подняв ее над головой, торжественно объявляет:

– Это моя свадебная туфля!

Кастукас достает из корзины старый стоптанный шлепанец и провозглашает:

– А это супружеская туфля Костика!

Суровая зима не спешила покидать Друскеники. Кастукас с Софией совершали небольшие прогулки по городу и вылазки на природу, все остальное время проводили дома. Кастукас преимущественно за мольбертом. За пианино он садился после ужина.

Наконец-то пришедшая в Друскеники весна выдалась бурной, временами – буйной.

Неожиданно выяснилось: у Софии аллергия на цветущую черемуху. Пришлось окна и двери в доме держать закрытыми. Чего раньше никогда не делали…

София помогала младшим с уроками. Вале оказалась прекрасным математиком и ставилась в пример Ядзе, пока София обреченно не объявила:

– С этим чертенком заниматься точными дисциплинами бесполезно!

На самом же деле все обстояло иначе. Ядвига и сама выполняла домашние задания, но ей нравилось позлить Софию, потому что Кастукас перестал посвящать братьям и сестрам, как в прежние приезды, все свободное время. Она еще не понимала, что свободного времени у брата становилось все меньше и меньше. Но он по-прежнему забавлялся с младшими. И не только с ними. Но и с детьми Повиласа. В тачке возил Гражите и Полюкаса до конца огорода и обратно, надев тулуп отца наизнанку, изображая медведя, не пугал, а веселил детишек. Кастукас все так же играл со старшими – в городки, с младшими – в мяч.

Ядвиге этого было явно недостаточно. Понять ее можно, поскольку в 1909 году ей было только десять лет.

«Кастукас ни разу не организовал со всеми нами вылазки на лоно природы – на Райгардас, Латяжерис, Ратничу или в Мизарай к Вайленисам, – напишет она в «Воспоминаниях». – Он ежедневно отправлялся на прогулку вдвоем с Зосей, компанию им составлял один Ляморюкас. ‹…› Это огорчало всех».

София очень часто чувствовала себя нездоровой; возможно, потому, что не привыкла к деревенской пище.

К Троице София сшила Ядвиге ситцевое платьице с матросским воротником, которое ей очень понравилось. Примеряя платье, Ядзе с обидой