Искусство на повестке дня. Рождение русской культуры из духа газетных споров - Катя Дианина

Рис. 22. Кустарный отдел Русского павильона на Всемирной выставке в Париже, проект К. А. Коровина и А. Я. Головина (1900) // Мир искусства. 1900. № 21/22

Московский кустарный музей взял на себя заказ на строительство павильона Берендеевка, также известного как «Русская деревня», по проекту Коровина. В журнале «Искусство и художественная промышленность» был опубликован эскиз Коровина, привлекавший внимание читателей к Кустарному отделу Русского павильона, который был выполнен в «сказочном русском стиле» с разноцветной крышей и декоративными деталями внутри и снаружи, а также зданием церкви, построенным по образцу храма XVII века из Архангельской губернии[696]. Головин оформил интерьеры комплекса Берендеевки. Их можно было увидеть на страницах периодики: например, журнал «Мир искусства» включил несколько превосходных иллюстраций со Всемирной выставки. Как отмечал в другом контексте сам Коровин, стиль русского возрождения производил необыкновенно радостное впечатление: «Русскому сердцу отрадно именно видеть красивое, чисто русское создание, творчество, которое не уступает иностранному. Мы приходим к выводу, что Россия, слава богу, не бедна талантами и может ими гордиться перед всем цивилизованным старым миром»[697].

Рис. 23. Интерьер Кустарного отдела Русского павильона на Всемирной выставке в Париже (1900) // Мир искусства. 1900. № 21/22. Фрагмент

Не менее удовлетворительное впечатление произвели около 6000 предметов внутри русской деревни Берендеевки. Кружева, шали, ткани, игрушки, мебель, иконы и церковная утварь – вот лишь некоторые из вещей, выставленных в комплексе Берендеевки. Сильнейшее впечатление произвели работы художников М. А. Врубеля, Е. Д. Поленовой, М. В. Якунчиковой-Вебер, Н. Я. Давыдовой и А. Я. Головина. В целом, русская старина была украшена, выставлена, описана и воспета в Париже всеми возможными способами. Русские кустарные изделия различных видов получили 119 наград и принесли 18 500 рублей выручки[698].

Особенно высокую оценку критики дали созданным в Талашкине великолепным балалайкам, которые привлекли дополнительное внимание благодаря оркестру народных инструментов Андреева, пользовавшемуся бешеным успехом в Париже во время выставки[699]. Балалайки, впервые появившиеся в России примерно в начале XVIII века, были почти полностью забыты к середине XIX века, с тем чтобы быть заново изобретенными как часть народной традиции в ходе движения национального возрождения. Рецензии на Западе поддерживали этот миф. Описывая балалайки, украшенные самой Тенишевой и художниками, жившими в ее Талашкине, в том числе Малютиным, Давыдовой и Врубелем, один из журналистов писал:

Показанные балалайки принадлежат княгине Тенишевой – пламенной стороннице нового направления – для которой они были украшены различными художниками. Балалайка – русская крестьянская гитара – имеет очень древнее славянское происхождение, ее особая треугольная форма показывает ее примитивный характер, и она прекрасно подходит для украшения[700].

Интонация иностранных отзывов о русской выставке отражала атмосферу благоговения, которую вызывал русский отдел. На благоприятном политическом фоне, ярким напоминанием о котором был Мост Александра III в Париже, лейтмотив национальной особенности проходил через бо́льшую часть комментариев, в которых Россия предстает живописной, несколько экзотичной и отчетливо национальной. Такого рода реакции очень ждали начиная с первой международной выставки, состоявшейся полвека назад в Лондоне, но на протяжении десятилетий она оставалась лишь желанным сном (в том числе Веры Павловны).

Показательны эпитеты, выбранные для описания кустарной выставки. Журналисты сочли русскую экспозицию «наиболее занятной», «живописной» и обладающей «местным колоритом». Приведем лишь два примера, среди многих других:

Под стенами Кремля на глазах у посетителей ведутся все небольшие национальные кустарные промыслы, свойственные России. Крестьяне в национальных костюмах делают вышивки, украшения из кости и ракушек, образки. Эта часть выставки была организована великой княгиней Елизаветой, сестрой Императрицы. Она включает «избы» импровизированной деревни, где собраны вместе многие из самых занятных национальных промыслов [Campbell 1900: 82].

В другом источнике подчеркивалось реалистичное отображение местной жизни: «Вся выставка призвана показать не только русскую промышленность, цивилизацию и торговлю, но и русскую жизнь; и именно эти живописные проблески местного колорита придают экспозиции космополитический интерес» [там же: 82].

Комментаторы особо подчеркивали аутентичность русской экспозиции:

Здесь, «все России» были выставлены на обозрение… Но образ страны, который публика, скорее всего, унесет с собой, был не таким. Это был образ «живописной, декоративной, красочной, живой» Древней Руси, представленной дворцом с зубчатыми стенами – настоящим Кремлем – который стоял рядом с павильонами французских колоний и других «экзотических народов» на территории дворца Трокадеро. Здесь можно было зайти в кавказскую галерею, перед входом в которую стояли два манекена – черкес и черкешенка, среднеазиатскую галерею, содержащую сокровища бухарского эмира, и в «La Russie boréale». И здесь, в этой древнерусской цитадели, за белыми стенами, стоя «против города, не вульгарная и не фантастическая, но подлинная во всех деталях», была кустарная выставка, или, как она была более широко известна, Русская деревня [Normand 1900][701].

Европейская пресса в своих рецензиях восхищалась очарованием ожившей русской старины. В журнале «Dekorative Kunst», к примеру, подчеркивалась «полная гармония» русской выставки, где выставленные предметы перекликались с внутренним и внешним убранством. Эта гармония стала возможной потому, что и художники, и мастеровые «черпали вдохновение из старых народных образцов, изучали флору своей страны, проникались очарованием ее легенд и сказок»[702]. Еще одна рецензия с похвалой отозвалась о Коровине как талантливом оформителе, который посвятил свой талант «самой благородной задаче – сохранению и возрождению древнерусского национального искусства, пробуждению народного чувства»[703].

Русские отзывы об успехе Берендеевки в Париже были различными. С одной стороны, современники признавали в русской экспозиции пресловутый «русский дух». В одном частном впечатлении, например, улавливалось всеобщее чувство умиления и очарования, вызываемое деревней Берендеевкой:

Вынес сильное впечатление; повеяло чем-то настоящим русским, былинным – такой характер сумел придать нашему отделу Коровин. Кустарный отдел, выстроенный по его рисункам, представляет из себя целый сказочный городок с деревянными теремами, раскрашенный резьбой, крылечками и переходами. Все это не в шаблонном русском стиле, а в таком, какой разрабатывают Васнецовы, Коровины и др[угие][704].

Газеты и журналы регулярно писали о кустарной деревне Берендеевке, сначала описывая ход строительства, а позже подробно рассказывая о ее убранстве и всей экспозиции внутри[705].

Но похвала была не единственной реакцией на оформление Коровина; критики с таким же энтузиазмом называли его «посредственным» и «декадентским». Газета «Московские ведомости» особенно критически отзывалась о «декадентском» направлении, которое придали московскому театру Шаляпин, Коровин и Головин[706]. Один возмущенный журналист, в традициях любительской художественной критики, пренебрежительно назвал русские картины, среди которых несколько завоевали серьезные награды, «тем художественный хламом, который должен представить собой русское искусство»[707]. Третьи видели в деревне Берендеевке просто обновленный вариант потемкинской деревни. Один из авторов выразил это следующим образом:

Это – попытка внести жизнь в засохшие формы того, что называется в деревянных постройках русским стилем. Нечего и говорить, что это вовсе не деревня, и иностранца, желающего узнать, какова русская деревня, она может только сбить с толку. Это не этнографически верное воспроизведение построек русской деревни, а фантазия на мотивы народной русской архитектуры. Намерение здесь похвальное, но пока еще результат получен очень слабый: выстроенные здания тяжелы, аляповаты и не дают цельного впечатления[708].

Этот диссонанс между изображением и смыслом, столь очевидный для местного наблюдателя, ускользнул от зарубежных обозревателей, которые с похвалой отзывались о гармонии фантастического сувенира,