Искусство на повестке дня. Рождение русской культуры из духа газетных споров - Катя Дианина

героев, «Богатырей» [Бенуа 1990, 2: 230]. Но даже включение неумеренных стилизаций Васнецова, которые пользовались почти всеобщим признанием среди русской публики, еще только учившейся ценить красоту, лишь усугубляло полемику, которую вызвало новое издание.

Дягилев, главнокомандующий объединения на культурном фронте, явно процветал в конфликте. Признанный дилетант в искусстве, он тем не менее говорил авторитетно и никогда не стеснялся бросать вызовы другим лидерам мнения, особенно Стасову. Дягилев преуспел как критик-самоучка. По оценкам советских ученых, он написал 120 статей и интервью, только треть из которых появилась в «Мире искусства»[716]. Он был в определенном смысле умным фельетонистом, особенно в своих ранних пафосных публикациях, способствующих развитию дискурса об искусстве. Но в первую очередь он был провокатором: его публичные заявления окружала атмосфера скандала, вызывавшая ответную реакцию в самых разных формах, от статей и писем к издателю, до сатирических иллюстраций, которые появлялись в периодических изданиях, таких как еженедельный художественный журнал с карикатурами «Шут».

Присутствие Дягилева в публичной сфере в России конца XIX века было значительным. Например, «художественный критик» газеты «Новое время» Буренин, известный среди коллег своей беспощадностью и даже злобой, позволил себе тон наглой фамильярности, изображая издателя «Мира искусства» следующим образом: «очень здоровый и даже, быть может, упитанный, как телец, г. Дягилев». Буренин завершает свою рецензию на «Мир искусства» язвительным обращением, которое вполне могло бы соответствовать некоторым высказываниям самого Дягилева: «Ах, г. Дягилев, г. Дягилев, шутник вы, кажется, а совсем не “руководитель” художественного журнала»[717]. Буренин переходит здесь к личной атаке, попытке подрыва репутации. В этих сражениях, напоминавших то балаган, то потасовку, вежливость не являлась частью этикета.

Пожалуй, самое живое изображение этих культурных войн можно найти в карикатурах Щербова в «Шуте». «Интимная беседа об эстетике Вавилы Барабанова с Николой Критиченко» (1898), например, представляет драку посреди цирковой арены с участием Стасова, Дягилева и художника и журналиста Н. И. Кравченко (рис. 24). Публика на заднем плане показана уткнувшейся в страницы газет. Карикатура Щербова буквально переводит воинственные слова в визуальный образ жестокой драки между авторами колонок об искусстве. Дягилев, безусловно, был заклятым врагом Стасова; он начал травить заслуженного критика на страницах ежедневного издания «Новости и Биржевая газета» в 1896–1897 годах в колонках, подписанных «С. Д.». Стасов ответил рецензией на первую выставку, организованную объединением «Мир искусства», которую он опубликовал под ядовитым названием «Подворье прокаженных»[718]. С годами эта агрессивная перепалка лишь усиливалась. Посредством всей этой негативной огласки Стасов, вероятно, сделал для продвижения нового художественного объединения больше, чем кто-либо другой. Более того, как заключает Тарускин, «во многом благодаря неистовым нападкам Стасова “Мир искусства” окружен в истории ореолом максималистского радикализма, которого он едва ли заслуживает» [Taruskin 1996, 1: 436]. Именно категоричность суждений участников культурных войн, а не их критические взгляды или провозглашения «истины» способствовали традиции оживленных споров в царской России и сделали изобразительное искусство предметом всенародного обсуждения.

Редакционная статья Дягилева в первом номере «Мира искусства», смело названная «Сложные вопросы», является шедевром искусства провокации. Оставив в стороне многие животрепещущие вопросы того времени, за которые Дягилев брался не колеблясь, остановимся лишь на двух, десятилетиями вызывавших резонанс в обществе: «Что такое искусство?» и «Что такое национальная культура?» На рубеже столетий роль искусства в обществе была как никогда актуальна. Трактат Толстого «Что такое искусство?» оживил интерес общества к проблемам культуры, когда он появился в «Вопросах философии и психологии», незадолго до выхода первого номера «Мира искусства». В своей редакционной статье Дягилев писал о «пощечине, нанесенной искусству его неблагодарным служителем Львом Толстым, отвергшим искусство всех веков и низведшим самое назначение его до степени одной из христианских добродетелей». Дягилев парировал нападки Толстого на современную культуру и утверждал превосходство красоты и свободы в искусстве. В том же духе он категорически отрицал наследие Стасова, Чернышевского, передвижников и других приверженцев «утилитарной» эстетики. Особенно беспощаден великий импресарио был по отношению к Чернышевскому: «Эта нездоровая фигура еще не переварена, и наши художественные судьи в глубине своих мыслей еще лелеют этот варварский образ, который с неумытыми руками прикасался к искусству и думал уничтожить или, по крайней мере, замарать его» [Дягилев 1899б, 1–2: 13]. Заключение Дягилева – это гимн красоте, которую он возносит и над толстовской моралью, и над социальной полезностью Чернышевского: «Мы прежде всего жаждущее красоты поколение. И мы находим ее всюду, и в добре, и в зле» [Дягилев 1899б, 3–4: 60].

Рис. 24. П. Е. Щербов, «Интимная беседа об эстетике Вавилы Барабанова с Николой Критиченко» // Шут. 1898. № 10

Журнал «Мир искусства» также попытался дать новое определение понятию «национальной культуры». Национальный характер оставался приоритетным вопросом во многих спорах об искусстве, и трактат Толстого предлагал критикам еще один повод вернуться к нерешенным вопросам. Историк искусства Гнедич, например, внес свою лепту в полемику своим фельетоном «О красоте», опубликованным в «Новом времени» в конце 1898 года. Искусство не может быть универсальным, утверждал Гнедич, ведь то, что дорого и замечательно для одной нации – будь то костюм, орнамент или пейзаж – может оказаться безобразным для другой. По мнению Гнедича, «нет другой красоты у народа кроме его национального характера, – а оттуда и все его искусство»[719].

«Национальное» было одновременно желанным и оспариваемым атрибутом. Как это ни поразительно, но и ультранационалист Стасов, и космополит Дягилев настаивали на важности национальных черт в искусстве, хотя и совершенно по-разному. Проклятия Стасова в сторону антинациональных декадентов хорошо известны. Другие критики также усиливали представление, что объединению «Мир искусства» решительно недостает патриотических настроений. Например, поэт и публицист П. П. Перцов, стоявший за движением символистов, написал статью «Декаденты и национализм», в которой утверждал, что позиция «Мира искусства» в отношении культурной идентичности – это «крайнее отклонение от национального типа в сторону Европы»[720].

Вопреки предвзятым представлениям, объединение «Мир искусства» не возражало против национальной традиции как таковой – оно возражало против того, что Бенуа называл «ложным национализмом»:

Русского в России и так было достаточно, а многое в этом характерно русском нас огорчало грубостью, пошлостью и вовсе непривлекательной дикостью. С этой грубостью и хотелось сразиться, хотелось способствовать ее искоренению, причем в задачу входило произвести это с величайшей бережностью, отнюдь не ломая того, что находится тут же рядом с тем, что надлежит искоренить. Напротив, предстояло спасать то, чему грозила опасность погибнуть от нивелирующего духа нового времени, а то и от ложного национализма [Бенуа 2011: 430][721].

Работы передвижников представляли именно такой фальшивый национализм, «результат многолетней пропаганды лубочных передвижнических картинок с неизбежными столбцами пояснительного текста к этим картинкам В. В. Стасова». Именно в трудах Стасова и других «невежественных» критиков, согласно «Миру искусства», «нравоучительный анекдот» стал определяющей чертой творчества русского народа[722].

Объединение «Мир искусства» выдвинуло собственную подборку характерно национальных художественных произведений и предложило свою версию русской культуры публике в виде выставок в России и Русских сезонов за границей. В некоторых выпусках «Мира искусства» рассказывалось о художниках, занимавшихся неонациональными образами и темами, таких как Васнецов, Поленова, Нестеров и Якунчикова; отдельные номера были также посвящены колониям художников в Абрамцеве и Талашкине[723]. Идея национальной культуры, в том виде, в котором она была сформирована журналом «Мир искусства» и представлена в Европе, ставила во главу угла прекрасные декоративные проекты, которые скорее передавали предполагаемый русский дух, чем копировали местную действительность.