Элеонора Августа - Борис Вячеславович Конофальский

Это, кажется, был последний довод, который убедил графа, он, тяжело вздохнув, наконец произнес:

– Хорошо, давайте завтра встретимся, и я отдам вам поместье.

Волков же кинулся к нему и, схватив его в объятия, сказал:

– Ни к чему тянуть до завтра, друг мой! – Он обернулся, не отпуская графа из объятий, и крикнул: – Господа, несите бумаги!

Тут же, как будто посетители стояли прямо под дверью, в покои стали входить и входить люди, и было их, к удивлению молодого графа, немало: два адвоката, три городских нотариуса (все нотариусы города), первый судья города Малена Мюнфельд, вошли также епископ и хозяин дома Кёршнер, и все, кроме адвокатов и нотариусов, шли к графу и поздравляли юношу так, словно это он кого-то победил, и притом говорили, как они все рады примирению столь известных в графстве домов.

Гюнтер Дирк фон Гебенбург, десятый граф фон Мален, сначала был напуган немного, а потом, видя всеобщее ликование, вместе со всеми стал, как ни странно… радоваться и отвечать на поздравления. Но говорил при этом:

– Господа… Господин Эшбахт, моя графская печать не при мне. Ее у меня забрала тетя.

На что ему ласково отвечал один из адвокатов:

– Господин граф, ваша печать тут не понадобится. Достаточно вашей подписи, засвидетельствованной нотариусами.

– Да-да, – поддержал адвоката судья, – вашей подписи, господин граф, будет достаточно.

Бумаги, заранее заготовленные, уже разложили на столе, чернила в дорогой чернильнице, перья тут же в избытке, адвокаты показывали графу, где ему подписать. Он взял перо не очень уверенно – видно, нечасто писал господин граф фон Мален, склонился над бумагой. Один из адвокатов тут же услужливо указал ему пальцем, где ставить подпись, и молодой человек старательно вывел свое имя на одной бумаге, а ему уже следующую подкладывают, и следующую. Он, сопя, на каждой поставил свое имя. Уже слышно было через приоткрытую дверь, как слуги звенели стаканами на подносах в соседней комнате. А кавалер отошел к большому окну и стоял там один, словно происходящее в покоях его не касалось. Он видел, что дело уже решено: как только юный граф поставит подписи на актах передачи собственности, уже никто – даже герцог! – не сможет отобрать у Брунхильды поместье. Сыну графини никогда не придется бедствовать, искать себе хлеб и добывать имя и честь кровавым воинским делом, как пришлось самому генералу. Он смотрел спокойно на мальчишку, что сопел над очередным имущественным актом, и был удовлетворен. В общем… дело сделано.

Когда граф подписал все нужные бумаги, Волков захлопал в ладоши, и все стали ему вторить, он подошел, взял с подноса два стакана вина, один себе, другой графу, и под ободрительные речи епископа оба стали пить вино, как истинные друзья. И уже после того пошли и рассказали родственникам молодого графа, что теперь промеж их домов мир и нет больше поводов для раздора.

А Волков еще и добавил, дескать, граф теперь его друг, и всякий, кто графу будет врагом, будет врагом и ему. Тетка графа госпожа Гертруда фон Рахт – женщины есть женщины – стала вместо радости почему-то плакать и подвывать нехорошо, то ли от горя, то ли от бессильной злобы, а господин фон Эдель только смотрел на кавалера зло, но ничего не говорил. А Волков нехорошо, с вызовом улыбался. После смерти девятого графа мужчин в доме Маленов не осталось.

Малены, к общей радости, уехали, на обед не остались, обида, видно, помешала, да и слава богу, уж с кем точно не желал обедать кавалер, так это с их семейкой, уж лучше с судейскими и иже с ними. Пусть людишки всё жалкие, низкие, но в нынешние времена, когда всякая подписанная бумажка вес имеет, полезные. Пусть крючкотворы посидят за генеральским столом, у него чести не убудет, а они потом станут бабам своим и детям хвастаться, с кем виделись сегодня и с кем обедали.

Но и с ними кавалер долго не сидел. Наконец свалился еще один камень с души, разрешилось тяжелое дело, теперь он мог отдохнуть и посвятить время госпоже Ланге. А та просила его поехать с ней по лавкам, присмотреть ей хорошей ткани на новое платье, так как она уже не во все свои наряды выросшим животом влезала. Хоть и говорил кавалер госпоже Ланге, что тут он ей не советчик, но она хвалила его вкус в одежде и его вкус ко всякому красивому, и тут он уже отказать не мог. Но меж тем, ходя с нею по лучшим лавкам и портным города Малена, генерал замечал, что Бригитт при людях, при лавочниках, при приказчиках, при слугах часто берет его под руку и так же при людях обращается к нему словами, что подчеркивают их близость. Ну… он и не возражал. Хотя и не очень того хотел, но послушно ходил с ней из лавки в лавку. Пусть потешит самолюбие. А заодно потратит немного денег, женщинам это надобно.

Уже после, к вечеру ближе, они вернулись в дом Кёршнеров, а там Волкова ждал капитан Рене с новостями. Рене выглядел впечатляюще. Конечно, приоделся: к герцогу ездил, как иначе. Волков его обнял по-родственному. Кёршнеры, и госпожа Ланге, и молодые господа – все хотели слышать, как принял герцог капитана и подарок от кавалера. И капитан, волнуясь от такого внимания, немного сбивчиво рассказал, что герцог поначалу был строг и подарка, двадцать пудов серебра, брать от опального вассала не пожелал. Но Рене не уехал и остановился в Вильбурге в одной хорошей таверне. А на следующий день опять отправился с телегой серебра и гвардейцами ко двору. И снова просил офицера на воротах пустить его во двор замка, так как он привез презент для его высочества от победителя горцев и мужиков кавалера фон Эшбахта. И сначала его опять не пускали, но потом вышел один человек и сказал, что он канцлер герцога фон Фезенклевер, и просил дозволения посмотреть подарок; капитан, конечно же, разрешил посмотреть серебро, но сказал канцлеру, что отдаст сие богатство только после свидания с его высочеством. На что фон Фезенклевер ответил, что он надеется на то, что герцог примет подношение и капитана.

– Говорят, что у герцога не все хорошо с деньгами, – вставил хозяин дома, купец Кёршнер. – Он до сих пор тянет с оплатой той кожи для сбруй, что мы ему поставили для его конюшен еще прошлой осенью.

Но никто не прислушался к словам купца, все слушали капитана. А тот продолжал:

– Меня пригласили в