Сто голосов - Скотт Макконнелл

Помнится, вы делали праздничные украшения для мисс Рэнд и мистера O’Коннора?

Да. Это были рождественские украшения, и я начала их делать, когда переехала в Нью-Йорк. Все они были оригинальными, я делала их из различных попавших под руку материалов. Кроме того, я делала для этих украшений красивые подарочные коробки, на которые уходило столько же выдумки и труда, как и на само украшение.

Ей нравились эти рождественские украшения, которые я ей дарила каждый год. O, ей всегда было приятно получать их! Она или сама при встрече говорила мне, сколько удовольствия получила, или же передавала через Джоан Блюменталь. А еще позже просила Барбару Вейсс рассказать мне об этом.

Однажды Джоан побывала у Айн и обнаружила, что неоткрытая коробка стоит у нее на кофейном столике. Она спросила Айн о причине, и та сказала ей: «Да разве ты не видишь, какое это чудо? В этом году Айрис сумела сделать из бумаги свечу». Джоан даже пришлось какое-то время доказывать ей, что это всего лишь упаковка, и настоящее украшение находится внутри. В конце концов, Айн уступила ей и сказала: «Ладно, можешь вскрыть, но только при условии, что внутри действительно что-то есть».

Микки Спиллейн — автор бестселлеров-детективов, один из любимых писателей Айн Рэнд. Они подружились с мисс Рэнд в 1960-х годах. Мистер Спиллейн скончался в 2006 году.

Дата интервью: 8 марта 2002 года.

Скотт Макконнелл: Что приходит вам в голову, когда я упоминаю имя Айн Рэнд?

Микки Спиллейн: Мы с ней дружили. Возможно, вам сложно это представить, но мы дружили. Я не просто одобрял то, над чем она работала, я симпатизировал ей лично. Однако меня удивило то, что инициатива нашего знакомства исходила от нее, потому что мне и в голову не могло прийти, что она любит тот жанр, в котором я работал. И тем не менее… Еще она говорила, что любит произведения Микки Спиллейна за то, что они никогда не были серыми. Только черными или белыми.

Словом, она захотела отобедать со мной, и наш издатель [New American Library] в сентябре 1961 года устроил нам обед в шикарном бельгийском ресторане нью-йоркского Сити. Он был настолько роскошным, что открывался всего на пару часов в день, обслуживали клиентов там отборные, интеллектуальные официанты. Ланч, за которым мы познакомились, начинался в одиннадцать, и еще до того, как мы закончили обедать, ресторан оказался битком набит репортерами и досужей публикой. В итоге мы выбрались оттуда только в семь вечера. К этому времени все официанты и прочая публика сели вокруг нас кружком и внимательно слушали. O, это было здорово.

О чем же вы говорили?

Обо всем на свете. Мы разговаривали о людях и о том, как сочиняем, потому лишь, что именно это интересно писателям. Учтите: я не автор, я писатель. Существует огромная разница между автором и писателем. Эйзенхауэр и Черчилль были авторами. Они могли рассказать одну-единственную историю. И это было все. Они не делали постоянное литературное творчество источником собственного дохода. Поэтому я действующий писатель. Это мое ремесло. Я пишу.

Так какие же аспекты писательского дела вы обсуждали?

Мы обсуждали вопрос темы, способы сочинения повествования. Она всегда подчеркивала тот факт, что люди читают книгу не для того, чтобы закончить чтение на середине. Они читают для того, чтобы узнать, чем все закончилось, и надеются, что финал окажется настолько занимательным, что оправдает все время, потраченное на чтение. Читатель должен добраться до конца книги и сказать: «Вау, вот самая лучшая часть книги!» Словом, мы беседовали примерно на такие темы.

Ей нравился мой роман Я сам вершу суд [I, the Jury (1947)] и самый конец его, потому что все заканчивалось вполне определенным образом. То есть: «Я победил». Бабах! И она сама тоже была такой. Она была великой писательницей. Я отказываюсь считать ее автором. Я всегда считал ее скорее писателем, чем автором.

Ей нравилась такая позиция. И ей нравилась Ночь одиночества [One Lonely Night (1951)]. Эта книга потрясла ее.

Мы с ней были на ты. Дело не в том, что мы были собратьями по ремеслу. Мы были друзьями по самой сути. Мы много смеялись вместе, и нам было интересно разговаривать о всяких вещах. На самом деле в наших разговорах не было никаких глубин. Мы не обсуждали мировые проблемы. Я знал, что она замечательный экономист и ценил этот факт. Я знаю, что люди до сих пор спрашивают друг друга: «А кто такой Джон Голт?»

Словом, нам было приятно общество друг друга. Иногда находятся такие люди, способные подружиться, и остается только удивляться тому, что им удалось это сделать. Но такими были мы с ней, и нам было хорошо вместе. Нам было приятно беседовать. У нас никогда не было разногласий. Я никогда не интересовался политикой. Она интересовалась политикой. Но в разных аспектах.

Мы прекрасно ладили. Нас можно было считать ровесниками, и нас соединяло в той или иной степени общее прошлое. Мы не принадлежали к богатым. Мы пережили годы Великой депрессии. И могли обсуждать связанные со всем этим темы. В годы Второй мировой войны я был пилотом истребителя, и могли говорить об этом. Мы помнили это время. И могли обсуждать такие вещи, которые обыкновенно обсуждают только с друзьями. Не думаю, чтобы у нее было много добрых друзей, с которыми она могла откровенничать так, как откровенничала со мной.

Вы подписывали свои письма ей «С любовью, Микки», и мисс Рэнд подписывала свои «С любовью, Айн».

Да. Я помню. Мы были очень хорошими друзьями. Трудно объяснить дружбу.

Диапазон наших бесед менялся от возвышенного до смешного. Мы любили поговорить об издательской тупости. Помню, однажды я рассказал ей об издателе, который уверял меня, что заметит любую ошибку в моей книге. Даже в том случае, если я сделаю ее преднамеренно, чтобы подколоть его. Я сказал ему: «Не заметишь», и мы заключили пари на тысячу долларов. Вернувшись домой, я сел писать книгу. Потом он прочел ее, пришел ко мне и сказал: «Так ты не сделал здесь никаких ошибок». Я ответил: «Ошибаешься». Этот парень жил в Нью-Йорке, однако книга настолько увлекла его, что он пропустил ошибку. Я поместил пункт оплаты проезда не в том конце моста Джорджа Вашингтона.

А знаете, что было действительно забавно? Ее заинтересовали книжки моих комиксов. Это была, так сказать, литература второго сорта, однако она неплохо оплачивалась, и я занимался этим делом перед войной, писал для нью-йоркского издательства Funnies, Inc. Она хотела узнать все об этой форме писательского мастерства, ей было интересно с экономической точки зрения. И это тоже литература. Нравится вам это или нет, однако многие молодые люди научились читать на комиксах. Я среди прочих работал на Classic Comics.

Позвольте мне рассказать забавную историю, связанную с книгой для Classic Comics. Я однажды рассказал ее Айн Рэнд — и она решила, что это великолепно. Я был в семье единственным ребенком и научился писать и читать еще до того, как пошел в школу. Я читал с жадностью и прочитывал все, что попадалось мне в руки. Наверно, я был в пятом классе, когда однажды учительница достала толстую книгу и сказала: «Когда-нибудь, дети, вы научитесь читать подобные книги». Она держала в руках Моби Дика Мелвилла, и я сказал: «Мисс Фишер, мне нравится эта книга». Она посмотрела на меня и сказала: «Ты никак не мог прочесть эту книгу». И я сказал: «Зовите меня Измаил».