Мар. Меч императора - Александра Лисина

Но тогда получается, что все то время, что я полз, обмалывая ногти, по подземному переходу… харкал кровью… заблевывал ею стены и тихо хрипел, пытаясь выбраться из императорского дворца… Кар точно так же хрипел и выл, брошенный мною в той самой комнате! Он должен был чувствовать все, что смог пережить в ту ночь я: в потайном ходу, на улице, в залитом кровью подвале! И раз уж он СЛЫШАЛ то, что там произошло, то наверняка и прочувствовал… не на эмоциях, а на физическом теле… абсолютно все, что пережил и я.

Самое страшное заключалось в том, что, пока я глушил свою собственную боль трансом, помочь императору оказалось некому. Его-то контролю над болью никто не обучал. А если и обучали, то не так, как мастера-тень. Поэтому там, где я язвил и скалил зубы, Карриан должен был корчиться от боли. Чувствовать каждый удар хлыста. Слышать, как гудит в ушах кровь. Вздрагивать от хруста переломанных пальцев. Скрипеть зубами, чтобы не заорать в голос. А когда я нацепил его перстень на умирающего графенка… да еще и кровушкой своей полил, полагая, что это нужно для достоверности…

Боже! Надеюсь, это не означало, что на какое-то время перстень принял этого полумертвого урода за меня и снова начал добросовестно передавать императору чужие ощущения?! А если огонь добрался до подвала чуть раньше, чем я ожидал?! И что, если в разгар пожара придурок эль Нойра был еще жив?!

От последней мысли у меня потемнело в глазах.

Сгореть вместе с ним заживо?

Нет! Рам нас сохрани от такого кошмара!

От этой полубезумной мысли мне так поплохело, что я едва не выронил пустой бокал. Хорошо, что какой-то проходящий мимо джентльмен успел его подхватить и аккуратно поставить на подоконник. Потому что я к тому времени уже с трудом соображал. От обрушивающихся одна за другой догадок меня ощутимо шатнуло. Печать под рубахой вновь начала припекать. А стоило мне на негнущихся ногах выбраться на террасу и вцепиться дрожащими пальцами в перила, как она полыхнула так, что я уже не смог сдержать горестного стона.

– В чем дело, Мар? – вдруг сухо и холодно поинтересовался у меня знакомый голос. – Тебе плохо?

Я вздрогнул от новой вспышки в груди и с трудом поднял глаза на императора: его лицо по-прежнему оставалось спокойным и не выражало ни сочувствия, ни удивления, ни злорадства. Нечеловечески холодное. Равнодушное. И неживое настолько, что от одного его вида становилось страшно.

Нет… нет, нет и НЕТ! Только не ты! Не так!

Кар, ну неужели это могло случиться с тобой? Со мной?! С нами?! Неужто я и впрямь мог так ошибиться, что вместо долгожданного покоя принес тебе лишнюю боль и подтолкнул к настоящему безумию?! Сколько дней после этого ты боролся с собой, чтобы не утратить контроль над даром? Сколько времени Тизар отпаивал тебя эликсирами, страшась отойти хоть на миг? Что ты пережил, когда не просто знал… а чувствовал, как я умираю?! А главное, что испытал, когда после стольких месяцев тяжелой борьбы с самим собой, все-таки пережив ее и встав после этого на ноги… о чем ты подумал, когда понял, что все это время умирал в одиночестве? И когда осознал, что человек, в чьей смерти ты так долго винил себя, в действительности тебя обманул?

– Боже мой… Кар! – прохрипел я, с трудом удерживая равновесие на подгибающихся ногах и с силой зажимая ладонью безумно раскалившуюся печать.

На меня в ответ взглянули выцветшие, помертвевшие, воистину страшные глаза человека, которому больше нечего терять. Ни прежней боли в них не осталось, ни ярости, ни отчаяния. Ничего больше не жило в этой душе, которая когда-то меня восхищала. Мой Огонек сгорел. Его пламя погасло. А душа стала черствой и сухой, словно рассыпавшаяся пеплом головешка.

И ведь это я его уничтожил…

Я его убил, потому что того императора, каким я его знал, больше не было. Он умер еще тогда. Два с половиной года назад, пока я по крупицам собирал себя из такого же страшного пожара. Но меня от гибели спас Ворчун. Именно он заполнил ту пустоту, что во мне образовалась. А Кару помочь оказалось некому, поэтому, пережив мою мнимую смерть, он самым настоящим образом выгорел. Высох. Расплавился. И теперь вместо него осталась лишь тень. Жалкое подобие. Призрак, при виде которого я вдруг почувствовал, что снова умираю.

– Прости… прости меня, Кар… я не знал!

– Теперь знаешь, – так же ровно ответил великий император Карриан, и только после этого я со всей ясностью понял, что мне больше незачем жить.

Иногда бывают моменты, когда время останавливается, и то, что должно происходить за секунды, растягивается на неимоверно долгий, кажущийся бесконечным срок. Наверное, со стороны это выглядело именно так: двое встретились… поговорили… после чего один с холодной улыбкой отступил в сторону, а второй, по-стариковски сгорбившись, медленно побрел к выходу.

Всего несколько секунд… какая-то пара слов… а для участников разговора, оказывается, прошла целая вечность. За эти секунды можно и поссориться, и помириться, обрести друга и заполучить преданного врага. От пары слов, бывало, люди умирали. Воскресали. А потом так же быстро теряли надежду, без которой все остальное теряло смысл.

Вот и у меня в тот миг вся жизнь пролетела перед глазами.

Секундное осознание – как небо, внезапно обрушившееся на плечи. Как ядерный взрыв, в мгновение ока разметавший по свету некогда величественные города, людей, дома… все, что когда-то мне было дорого. И вот, когда дым развеялся, земля перестала уходить из-под ног, а сквозь тучи взмывшего в небо пепла пробился слабый солнечный луч, ты вдруг осознаешь себя стоящим посреди объятых пламенем развалин и с болью понимаешь, что старого мира больше нет.

Поняв, что в моем мире и впрямь не осталось жизни, я прерывисто вздохнул, отнял от пылающей грудины потяжелевшую ладонь и, больше ни на кого не глядя, принялся спускаться по лестнице. Теперь я понимал, почему император прибыл сюда один. И почему до сих пор никто так и не примчался, чтобы отправить меня на эшафот. В этом не было необходимости – сейчас я убивал себя сам. А магическая печать, до которой только сейчас дошло, что же именно я натворил, усиленно в этом помогала.

Пока я медленно спускался в сад, она с неистовой яростью выжигала на моей груди клеймо предателя. Распалившись до предела, на этот раз она не ограничилась лишь одним местом – обжигающе горячие дорожки, словно капли расплавленного металла, так же убийственно медленно поползли по коже, оставляя за собой дымящиеся следы.

Я тлел, словно старая книга от упавшего сверху раскаленного уголька. Невыносимое чувство вины ядовитым пламенем жгло меня изнутри. Сперва оно спалило в моей книге первую страницу, заставив ее рассыпаться пеплом. Затем иссохшая от времени бумага стала чернеть и обугливаться дальше…

Постепенно уголек погружается все дальше. Зияющая дыра вокруг него становится глубже. Тлеющие края прямо на глазах скукоживаются и сворачиваются, неумолимо обращаясь в прах. Но книга по-прежнему не сгорает. Надежный переплет не позволяет раньше времени выпасть затрепетавшим от страха страницам. А если чья-то твердая рука накроет образовавшуюся дыру тяжелой обложкой, то при случайном взгляде никто и не поймет, что на самом деле творится внутри.