Запретная любовь - Халит Зия Ушаклыгиль

делало похожим на сломанную игрушку этого худого, изящного, маленького эфиопа со свисавшими с казалось оторванных суставов руками, шаркавшими при подъёме по лестнице слабыми ногами и сдавленным грузом постоянной усталости телом. Случалось, что он забывался, когда приходил что-то сказать или слушал распоряжение и ему нужно было приложить усилия, чтобы встряхнуться и прийти в себя. Когда Нихаль спрашивала: «Что с тобой, Бешир?» — он открывал тонкие губы и с неведомо насколько горькой улыбкой, показывавшей белые, блестящие, ровные зубы, говорил: «Ничего!», и это «ничего», кажется, лучше любого языка объясняло и хорошо выражало печаль непонятой души, с которой даже сам он не мог справиться, эту неизвестную загадку. Тёмные страдания его души, которые навечно останутся неизвестными, состояли из такого горестного и мучительного «ничего», что это слово, тайным криком страдания стонущее в его улыбке, словно умирающей от яда, всё сказало и всё объяснило.

Однажды Нихаль попросила его руку, чтобы спрыгнуть с разбитой мостовой на пристани. Сквозь перчатку она почувствовала, что в эту прохладную погоду рука Бешира горит:

— Бешир! У тебя жар, ты болен, Бешир? Давай пойдём домой. Тебе нужно что-нибудь горячее! Ты сразу ляжешь в постель.

Нихаль заварила чай, добавила туда много коньяка и заставила выпить. Бешир, казалось, был счастлив умереть, окружённый заботой Нихаль. Но несмотря на приложенные ею усилия было невозможно удержать его в постели дольше одного дня. Улыбаясь и так заставляя простить себя, только в этом вопросе он не подчинялся Нихаль. Она то и дело говорила ему о его болезни, но он говорил, качая головой: «У меня ничего нет!» — и в этом ответе была такая уверенность, что все улыбались Нихаль и иногда даже она приходила к выводу, что ошиблась.

Затем услышали о его прогулках холодными ночами в саду и на пристани. Рассказали, как однажды ночью, после жалоб с мужской половины дома, Шайесте и Несрин испугались и несколько часов просидели под одеялом с мыслью, что это вор. Когда спросили Бешира, он или отрицал вину или говорил «Я не мог уснуть!».

Однажды, после возвращения с прогулки с Нихаль, у него вдруг запершило в горле и он несколько часов мучился от сухого кашля. С тех пор першение в горле повторялось и в особняке, как в гнилой груди, слышался громкий кашель.

Тогда Нихаль удивилась и не могла решить, что делать. Однажды Бихтер увидела, как она снова что-то кипятила для Бешира и сказала:

— Что за тревога? Он просто простыл! Не бродил бы ночами по холоду!

С приходом жарких майских дней кашель Бешира стал мягче. Но после приступов кашля он стал слабым, что заставляло думать, что он разбит и состарился. Нихаль сообщила ему, что они вместе поедут на остров и сказала:

— Мы будем много гулять на солнце, верно, Бешир? Потом мы скажем Бюленту, чтобы тоже приехал, прямо из школы. Вместе опять покатаемся на осликах. Не хватает только бедной мадемуазель Де Куртон…

Бешир обрадовался новости об острове почти как прежде, затем в его глазах появилась тень смутного беспокойства и показалось, что он о чём-то спросит, но он не спросил…

19

Нихаль взяла с собой Шайесте и Бешира. Стараниями тёти, которая узнала, что Нихаль приедет в гости на пятнадцать дней, для неё была подготовлена совершенно белая комната. Маленькая комнатка с видом на море, сверкавшее как большая серебрянная тарелка, наполненная осколками драгоценностей, и зелёный хребет острова Хейбели, на окнах которой развевались занавески из белого тюля, в углу стояла маленькая кровать с белыми пологами, на кресла были положены белые льняные накидки, встретила Нихаль улыбкой чистоты, радовавшей душу. Здесь было так светло от сиявшего солнца, плещущегося моря, простиравшегося длинными отблесками до горизонта неба, что это наполнило её лёгкие, задыхавшиеся за тяжёлыми шторами и частыми решётками особняка, свежим воздухом долгожданной весны. Хлопая в ладоши и целуя в щёки старую тётю, Нихаль говорила:

— О! Прекрасно! Прекрасно! — Но в комнате, как будто свободно открывавшейся в белой рубашке необъятному горизонту, не было ничего прекрасного, кроме весны: ни картины, ни украшений, совсем ничего. Глядя на голые белые стены, Нихаль сказала тёте:

— Пусть эта комната будет моя, только моя, ладно?

Старая тётя с улыбкой ответила:

— Я вижу некоторое затруднение в том, чтобы комната была только твоей. Может быть, есть тот, кто позже, например, в конце лета, хочет разделить её с тобой.

Нихаль снова обняла тётю и сказала:

— Ах, тётя, теперь и Вы начали? Я сбежала как раз от упоминаний об этом.

Старая тётя, улыбаясь, сказала многозначительным голосом:

— Кто знает? — Затем добавила:

— Я и Бехлюля всю зиму не видела. Он ни разу не проведал меня. Очень возможно, что в это время, воспользовавшись случаем…

Нихаль покраснела:

— Если так, я сбегу.

Затем она вдруг по-детски спросила:

— Тётя! Говорили, что для него снимут комнату в Бейоглу. Почему? Вы знаете? Теперь, наверное, он начал охладевать и к этому.

Старая тётя со времён замужества жила вдали от Аднан Бея. Она видела Бихтер раньше. С тех пор, как она высказала мысли об этом браке племяннику, между ними возникла какая-то отчуждённость. Оставшаяся между ними связь сводилась к визитам Нихаль и Бюлента, которых несколько раз в год отправляли к ней.

Но в этом году Аднан Бей приехал к тёте за неделю до приезда Нихаль, попросил прощения и в длинной беседе рассказал о планируемом замужестве Нихаль. Тётя сразу согласилась выполнить свой долг в вопросе замужества с увлечённостью, свойственной всем пожилым женщинам:

— Как хорошо! — сказала она. — Племянник и племянница!

Сегодня после последней фразы Нихаль между ними завязался разговор. Нихаль рассказала тёте о событиях в особняке.

— Ты не рассказываешь о самом важном, — сказала старая тётя и так многозначительно улыбнулась в ответ на вопрос «О чём?», что Нихаль покраснела и сказала: «Ах, тётя, Вы за два дня потеряете меня, если будете так делать!»

В субботу под вечер Нихаль вышла из комнаты, готовая к выходу на улицу. На ней была накидка без рукавов, державшаяся на плечах и свободно падвшая вниз, и тонкий японский тюль на голове, который мог покрыть только волосы. Она была прекрасна свежей, нежной, мимолётной красотой подобно сирени, тонувшей в белой дымке. Старая тётя бросила взгляд на этот изящный цветок и спросила:

— Ты уходишь, Нихаль?

— Да, тётя, если позволите! Мы с Беширом возьмём Вашу бричку… Поедем на пристань, вечером точно приедет Бюлент. Потом, может быть, мы ненадолго поедем к соснам. Думаю, что сегодня вечером будет лунный