Развод и девичья фамилия - Татьяна Устинова

Он не добежал до Батурина одного шага, а до своих ему былосовсем далеко, да и не поняли они, что случилось в этот, самый последний,момент.

Рывком, так что дернулось и подпрыгнуло тело, Батуринвытащил у упавшего автомат и веером, от бедра, как в кино, полоснул в ту сторону,где были остальные трое.

Крик, мат, рев каких-то машин, сизый от пороха воздух.

– На пол!!! На пол лечь!!

Кира видела его лицо из-за стойки, где всегда дежурилагардеробщица Эмма Филипповна, – в углублении лежал маленький кипятильник истаканчик стоял, наверное, она чай из него пила, когда народу было мало.

Он шел напролом, не пригибаясь и не торопясь, и автоматказался его продолжением, и у него были узкие сосредоточенные глаза, и он нехромал, словно позабыв о том, что должен хромать, и Кира поняла, что сейчас егонепременно убьют.

Прямо сейчас, в эту минуту.

– Пресвятая Дева Мария, Матерь Богородица, смилуйся наднами, спаси, сохрани и помилуй нас, грешных. Только чтоб он не упал, Пресвятая,Пречистая Дева, потому что, если он упадет, значит, все, значит, убили.Смилуйся над нами, Пречистая Дева, спаси, сохрани и помилуй нас!

Она никогда не умела молиться и поняла, что кричит, кричитво все горло эту свою нелепую молитву, только когда вдруг на долю секунды упалатишина, чтобы тотчас же взорваться ужасом, воплем, автоматными очередями.

В следующую секунду все остановилось.

Стремительные тени в камуфляже и таких же ненавистных черныхмасках, пришедшие с “нашей” стороны, заполнили то, что раньше было редакционнымвестибюлем, и крик как-то сам собой вдруг замер, и только клубы синего дымамедленно извивались в воздухе, и выли на улице сирены, и где-то еще сыпалосьстекло.

Батурин швырнул на пол автомат – далеко от себя – и медленноподнял на затылок руки.

– Этот готов! А тот жив еще! Твою мать, сволочи проклятые,столько народу положить! Наручники дай мне или выруби его!

– Ты, Креп? – негромко позвал Батурин. – Меня только непристрели до кучи!

Один из громил в масках замер, перехватывая автомат.

– Гришка?! – переспросил он, как бы не веря себе, и подошел,хрупая стеклом. – Батут! Батут, твою мать! Леха, давай сюда! Быстрей! Батут,так тебя и не так, так это ты нам подсоблял?!

И он что было силы хряснул Батурина по плечу. Батуриннакренился носом вперед, сделал несколько торопливых шагов и уткнулся в грудьдругого подошедшего громилы. Громила схватил Батурина за свитер, приподнял ипотряс.

– Здорово, Леха, – пробормотал Батурин.

– Капитан, – с удовольствием выговорил громила, – капитан,твою мать!

По всему вестибюлю люди шевелились и поднимались на ноги,неуверенно, как будто никак не могли понять, что от них требуется. Какая-тоженщина ударилась в крик, увидев камуфляж и дырки для глаз и рта, прорезанные вчерной шерсти. Хрустело стекло, и пороховой дым медленно вытягивало в разбитыеокна.

Кира заправила за ухо волосы, которые лезли в глаза, ипопыталась посмотреть, что там, под стойкой, с Аллочкой, но так и непосмотрела. С рукава ее пиджака падали какие-то тяжелые капли, она слышала, какони шлепаются в битое стекло – шлеп, шлеп… Капли были красными и, перемешиваясьсо стеклянной пылью, усеивали весь пол вокруг нее.

Она еще посмотрела на эти пятна, потом вдруг хрипло крикнулаи стала валиться в обморок.

Батурин и те двое на нее оглянулись. Она еще успелаудивиться, что у всех троих такие одинаковые лица.

– …то есть сразу можно было, но я… сомневался что-то. Людейполно кругом, и эти какие-то беспредельные, обдолбанные, что ли?

– Ну, конечно, обдолбанные, какие же!

– Охранников постреляли сразу же, ну, я и упал, так, чтобыбыло понятно, что меня тоже замочили. И лежал. Вас ждал. Чего тянули-то? Илиопять, – трехэтажный мат, плавно повышающийся до семиэтажного, Кира улыбнулась,не открывая глаз, – или опять какие-то крысы хотели переговоры вести?!

– Батут, ты же знаешь, как у нас операции проходят! Покадоложат, пока согласуют, пока подпишут, пока в известность поставят!

Семиэтажный мат, перерастающий в нечто невообразимое.

– Зачем они охрану замочили? Со страху, что ли?

– Я не знаю! Да это вообще какие-то ублюдки! Когда сталиорать, что начнут убивать заложников, я решил, что вы сейчас штурмоватьначнете. Ну, и… Одного я точно прикончил, а про остальных…

– Который с перерезанной глоткой?

– Ну да.

– Вроде ранил одного. Когда мы вошли, – Кира опятьусмехнулась – они вошли! – когда мы вошли, он на полу валялся, визжал, каксвинья. В рыжих ботинках, сволочь! Модный, твою мать!

Ноздри защекотал сигаретный дым. Кира слушала ихневозможный, немыслимый, ужасающий мат, как музыку.

– А ствола своего у тебя не было, что ли?

– Ты че, Креп, больной? Какой ствол! Я на работу шел! Ссотрудницей, – Кира услышала улыбку в батуринском голосе, – как нормальныйчеловек, блин! Я со стволом на работу не хожу в отличие от тебя!

– А какая, какая из них сотрудница-то? Ногастая? Илигрудастая?

– Обе. Но я шел с… грудастой.

– Слушай, Батут, и она вот прям с тобой работает, да? Небоськомандует, да? Иди туда, иди сюда, подай то, принеси это, потри спинку, подайкофей! Да, Батут?

– Иди ты к чертовой матери, Крепов! Как был кретин, так иостался! – миролюбиво сообщил Батурин, и Кира поняла, что надо открывать глаза,чтобы не наговорили чего-нибудь, за что потом будет стыдно.

Они были ее герои, ее рыцари, ее спасители, и она не хотела,чтобы ей было за них стыдно.

– Здорово, капитан! Рад видеть.

– Здравия желаю, товарищ полковник.

– Здрасти, товарищ полковник.

– Мы с тобой уж видались, Крепов.

Захрустели осколки, подходил кто-то тяжелый, большой. Кираоткрыла глаза и повернула голову. Почему-то пол был очень далеко от нее, такчто она даже подумала, что непременно ушибется, если упадет.

Впрочем, какое это имеет значение! Теперь – как после войны– почти ничего не имеет значения.

Батурин еще раз затянулся, бросил окурок и не спеша поднялсянавстречу тому, кто подходил. И второй – огромный, высоченный, бритый, вкамуфляже, с ногой, перетянутой ремнями, и в перчатках с обрезанными пальцами –тоже поднялся и тоже не спеша.

– Молодец, капитан. Не забыл науку.